Ненависть - Петр Краснов

— Позвольте, гражданинъ… Но мы не лишенцы… Мы полноправные граждане.

— Без-партiй-ные, — протянулъ, водя пальцемъ передъ своимъ носомъ, Мурашкинъ. — Поняли это, гражданинъ? И нечего тутъ проводить мелкособственническiя теорiи… Вы служите?.. Можетъ быть, но гражданинъ Антонскiй — иждивенецъ, ваша супруга — иждивенка… Ну, значитъ и того — не бузи.

Борисъ Николаевичъ хотѣлъ сказать свое слово и поднялъ палецъ, но кругомъ закричали новые жильцы: -

— Вещей!.. Вещей-то!.. Цѣльный городъ омеблировать можно, — вопила поселенная въ остальной части залы гражданка Летюхина, женщина лѣтъ пятидесяти, уборщица общественной столовой. — Настоящiе буржуи!.. Вамъ, граждане, потѣсниться теперь самое слѣдуетъ. Ишь сколько годовъ въ какихъ хоромахъ проживали…

Старая жидовка Пергаментъ, воспитательница дѣт-дома, взъѣлась, какъ бѣшеная.

— И что вы думаете, граждане, имъ два окна дали, имъ и все мало. А вонъ гражданинъ Ейхманъ съ женою и двумя дѣтьми въ одной комнатушкѣ жить должны и не жалятся.

Пришлось замолчать. Совѣтская власть точно нарочно, чтобы усугубить тяжесть совмѣстнаго сожительства селила вмѣстѣ людей самыхъ различныхъ понятiй, воспитанiя и мiровоззрѣнiй.

Кто были эти — Персиковъ, занявшiй одинъ всю столовую, студентъ ВУЗ-а, по утрамъ перехватывающiй дѣвочекъ, ночевавшихъ у Крутыхъ и затаскивавшiй ихъ къ себѣ? Кто былъ и этотъ самый Крутыхъ, занявшiй бывшую комнату Гурочки и Вани, называвшiй себя инженеромъ и служившiй въ Аллюминiевомъ комбинатѣ?.. Что ихъ всѣхъ тутъ соединяло?..

Всѣхъ этихъ людей соединяла лютая ненависть другь къ другу, неистовая злоба и… зависть… Зависть больше всего… Завидовали всему. Когда-то до революцiи всѣ они имѣли какую-то собственность. У каждаго, самаго бѣднаго, — какою была вдова Летюхина все таки былъ какой-то «свой уголъ», гдѣ можно было громко говорить и гдѣ никто никакихъ правилъ не предписывалъ. Летюхина какъ-то проговорилась о прошломъ: — «жили, какъ люди»… И это было совершенно правильно, ибо теперешнюю ихъ жизнь людскою нельзя было назвать.

Особенно круто, сильно и злобно завидовали Жильцовымъ. Какъ-же!.. Своя была квартира… Цѣлая квартира!.. Семь комнатъ!.. Самъ-то статскимъ совѣтникомъ считался… Генералъ!.. А мебели-то!.. Цѣльный магазинъ… Рояль имѣли… Женя-то ихъ пѣла…

Персиковъ, съ круглыми кошачьими желтыми глазами, остановилъ, какъ то, въ прихожей Шуру и, играя глазами и дрыгая ногой, распрашивалъ ее:

— Говорятъ Евгенiя Матвѣевна пѣла-съ..

— Да. Моя двоюродная сестра пѣла. Имѣла хорошiй голосъ и пѣла.

— Такъ это зачѣмъ-же?..

— И ей доставляло удовольствiе и другимъ было прiятно:

— Не понимаю-съ… Конечно, искусство… Что и говорить… Но намъ теперь нужна польза. Во всякомъ нашемь дѣйствiи должна быть польза нашему совѣтскому союзу… И притомъ рояль Марксизмомъ не предусмотрѣнъ.

— Вы правы. Марксъ предусмотрѣлъ только холстъ и сертукъ, да еще библiю и водку, — холодно сказала Шура.

— То есть это какъ-съ? Я васъ не очень что-то понимаю.

— А вотъ такъ… Почитайте «Капиталъ» Маркса — тамъ вы только и найдете холстъ, сертукъ, библiю и водку.

Персиковъ былъ сраженъ. Онъ все таки пытался преградить дорогу Шурѣ и дать волю рукамъ, но Шура холодно посмотрѣла на него, какъ на пустое мѣсто и сказала: -

— Позвольте пройти, гражданинъ. Персиковъ посторонился.

— У, классовый врагъ! — прошепталъ онъ ей вслѣдъ, провожая глазами высокую стройную фигуру дѣвушки.

Когда Жильцовымъ приносили съ почты девяти-киловую посылку изъ-за границы, по всѣмъ угламъ шептались: — «богачи!.. И кто имъ посылаетъ?.. Тамъ кофiю… Мололи, такъ весь коридоръ продушили… Настоящiй бразильскiй!.. А сахару!.. Муки!.. Какой-то тамъ, значитъ, есть у нихъ другъ… Бѣло-гвардеецъ!.. Контръ-революцiонеръ!

Люто завидовали, слѣдили и шпiонили и за инженеромъ Крутыхъ.

Когда — обыкновенно, позднимъ вечеромъ — раздавалось три, и точно робкихъ, звонка, и инженеръ, скользя мягкими туфлями по полу, бѣжалъ отворять, какъ по командѣ, прiоткрывались двери комнатъ Летюхиной, Персикова, Ейхманъ, Лефлеръ и Омзиныхъ и въ пять паръ глазъ слѣдили за тѣмъ, что пришелъ къ Крутыхъ.

— Та-же самая, — разочарованно шептала Летюхина и всѣ сходились въ корридорѣ.

Лефлеръ, возбужденная, красная отъ волненiя, говорила: -

— Да-а!.. Я думала — какая ни на есть новенькая… Водки бутылку, давеча, принесъ и вина литръ. Колбасу покупалъ въ торг-с-инѣ.

— Знать полюбилась.

И потомъ долго, затаенно и точно и не дыша, прислушивались къ тому, что дѣлалось въ комнатѣ Крутыхъ. Но тамъ все было тихо.

Особенно напряженно, злобно, нервно и раздраженно жили обитатели квартиры № 23 по утрамъ, когда испорченные голодовкой и плохой, несвѣжей пищей желудки дерзко предъявляли свои требованiя и всѣмъ надо было торопиться на службу. Уборная, какъ во всѣхъ старыхъ Петербургскихъ домахъ, въ квартирахъ, разсчитанныхъ на одну семью, была одна. Она помѣщалась въ самомъ концѣ корридора и представляла изъ себя маленькiй закутокъ, или, какъ называли по петербургски: — «темный чуланчикъ», отдѣленный отъ корридора жидкою стѣнкою съ дверью, надъ которой, выше человѣческаго роста, было окно въ два стекла. Эти стекла были давно выбиты. По утрамъ, въ корридорѣ устанавливалась своеобразная «очередь», гдѣ мужчины и женщины стояли въ перемежку. Руководствуясь Ленинскимъ лозунгомъ: — «долой стыдъ», не стыдясь, кричали грубыя, циничныя замѣчанiя и слишкомъ наглядно высказывали свое нетерпѣнiе.

Эти утреннiе часы были самыми мучительными для Жени, Шуры и Ольги Петровны. Для нихъ стыдъ не былъ буржуазнымъ предразсудкомъ — онъ былъ ими усвоенъ съ самыхъ раннихъ лѣтъ. Онѣ не могли привыкнуть къ этому и разрушали свое здоровье.

На кухнѣ, у водопроводнаго крана гремѣли кувшинами и ругались. Семейные — Ейхманъ, Омзины и Лефлеръ норовили выливать въ кухонную раковину дѣтскiе горшки, и остальные жильцы шумно протестовали.

Ругань послѣдними словами, наименованiе всего сочными русскими именами, подчеркнутое ковырянiе въ чужой грязи раздавалась въ эти утреннiе часы на кухнѣ и въ корридорѣ и нельзя было открыть двери, безъ того, чтобы не услышать острое и злобное «совѣтское» словечко. Обилiе жильцовъ — ихъ съ дѣтьми было двадцать — вызывало загрязненiе уборной и кухни. Оно достигало ужасныхъ размѣровъ въ дни, когда не дѣйствовалъ водопроводъ, а это случалось очень часто, особенно, зимою, когда въ холодныхъ домахъ промерзали трубы. Тогда лужи зловонной жидкости вытекали изъ уборной и кухни и заливали корридоръ…

Все это заставило гражданина Мурашкина принять мѣры, и вскорѣ въ прихожей было вывѣшено два листка, исписанныхъ его крупнымъ и кривымъ почеркомъ. На одномъ стояло: -

— «Правила общежитiя гражданъ квартиры № 23». Этими правилами предписывалось гражданамъ: — «соблюдовать тишину, которая можетъ безпокоить другихъ гражданъ, а именно: — воспрещается пѣть, кричать, играть на инструментахъ, заводить граммофонъ, ставить радiо и пр. между 10-ю часами вечера и 6-ю часами утра».

— «Соблюдовать чистоту въ уборной и прочихъ мѣстахъ общественнаго пользованiя»…

Далѣе слѣдовали подробности, что именно запрещалось дѣлать въ этихъ мѣстахъ и какъ этими мѣстами надлежало пользоваться, чтобы не стѣснять другихъ гражданъ. Это было изложено выраженiями и словами, какихъ ни Шура, ни Женя раньше и не слыхали.

Такъ какъ гражданинъ Мурашкинъ отлично понималъ, что его правила только «клочекъ бумаги», подобный всѣмъ совѣтскимъ дипломатическимъ пактамъ, то послѣ общаго собранiя квартирантовъ было вынесено постановленiе объ учрежденiи дежурствъ по уборкѣ квартиры и рядомъ съ правилами появился другой листокъ, гдѣ была объявлена очередь таковыхъ дежурствъ. На собранныя по общей раскладкѣ деньги — гражданинъ Мурашкинъ прiобрѣлъ щетки, ветошки и тряпки и указалъ мѣста храненiя ихъ и правила пользованiя ими. Въ дни порчи водопровода на дежурныхъ возлагалась обязанность носить воду на кухню и въ уборную.

Эти правила послужили новымъ способомъ показывать злобу, пренебреженiе и ненависть классовому врагу. Въ дни дежурствъ Жени и Шуры — тѣ находили уборную нарочно грубо запакощенную и раковину на кухнѣ засоренную вонючимъ мусоромъ. Въ эти дни куда-то пропадали тряпки, и бѣднымъ дѣвушкамъ приходилось часами возиться съ этою грязною работой. Кому жаловаться?.. Гражданину Мурашкину?.. Но онъ-то и былъ самымъ усерднымъ организаторомъ всяческаго издѣвательства надъ дѣвушками. Все это дѣлалось и съ вѣдома и при участiи самого зав-квартирой…