Литературные первопроходцы Дальнего Востока - Василий Олегович Авченко

выдающийся миссионер Иоанн (Максимович), архиепископ Шанхайский и Сан-Францисский[397]. Возникли содружества «Понедельник» и «Шанхайская Чураевка», названная в честь харбинской, объединение «ХЛАМ» (то есть «художники, литераторы, артисты, музыканты» – название явно позаимствовано у киевлян). Литературная жизнь была бледнее, чем в Харбине, однако и здесь имелись заметные авторы, тем более что в Шанхай переехали многие харбинцы. На слуху были такие имена, как Павел Северный[398], бывший лётчик Пётр Ляпидевский[399] (как и его знаменитый однофамилец – первый Герой Советского Союза Анатолий Ляпидевский[400]), публиковавшийся под псевдонимом «лейтенант Льдовский», Виктор Петров[401], Николай Шилов[402], маринисты Борис Ильвов[403] и Борис Апрелев[404]. Большая часть эмигрантов покинула Шанхай в 1949 году, после прихода к власти Мао Цзэдуна[405] и образования КНР. Кто-то вернулся в СССР, как те же Лундстрем и Вертинский, кто-то отправился на Филиппины, в Австралию, США, Европу… Восточная эмиграция распылилась по планете.

Арсению Несмелову в Харбине теперь приходилось перебиваться сочинением рифмованных реклам для зубных врачей. «Даже откровенная халтура, совершенно нечитабельная в исполнении некоторых коллег Несмелова по цеху, под его пером обретала некий шарм», – писал литературовед Владислав Резвый. Валерий Перелешин вспоминал: Арсений Несмелов не отказывался ни от каких заработков, писал в рифму о городских происшествиях, драках между соседями, редактировал сборники каких-то графоманов… Не верил, что халтура вредит ему как поэту: «Вот ещё! Лишняя пятёрка никому не вредит». Да, был неразборчив – зато, когда писал «от себя», сочинял великолепные, по любому гамбургскому счёту, стихи и прозу.

Нужно было делать выбор.

Есть данные, согласно которым Арсения Митропольского ещё в 1936 году завербовал Владимир Кибардин – заместитель начальника 3-го отдела БРЭМ (впоследствии перевербован НКВД).

Несмелов подал ходатайство о переходе из советского подданства в эмигранты. Вступил во Всероссийскую фашистскую партию Константина Владимировича Родзаевского[406]. На заказ писал партийные марши и прояпонские стихи («Великая эра Кан-Дэ»), для которых придумал псевдоним-маску – «Николай Дозоров». В 1936 году поэма «Георгий Семена» (посвящена активисту ВФП по фамилии Семена, который в 1935 году во главе диверсионного отряда проник из Маньчжурии в Приморье, где был схвачен чекистами и расстрелян) вышла со свастикой на обложке, а сборник стихов «Только такие!» предваряло предисловие Родзаевского (фигура интересная и драматическая – чего стоит его добровольная сдача Смершу в 1945 году и покаянное письмо Сталину, не спасшее харбинского «фюрера» от расстрела).

В 1941-м Арсений Несмелов поступил на курсы политической подготовки, организованные японцами при разведшколе в Харбине. По окончании курсов его зачислили в Японскую военную миссию сотрудником 4-го отдела, ведавшего подготовкой пропагандистов и агитаторов, заброской разведчиков на территорию Советского Союза. Имел псевдоним «Дроздов», преподавал на курсах пропагандистов «основы литературно-художественной агитации». В мае 1944 года «Дроздова» перевели в 6-й отдел, который занимался надзором за настроениями русских эмигрантов, агитационно-пропагандистской работой. Там Несмелов служил до занятия Харбина Красной армией в 1945 году.

Он всегда интересовался советской литературой, а теперь как сотрудник Японской миссии получил доступ к прессе СССР – не за тем ли он и пошёл в пропагандисты? Высоко отзывался о Маяковском, Симонове, Маршаке… Даже пробовал писать рассказы из советской жизни («Маршал Свистунов»).

До сих пор из источника в источник ходит множество мифов, касающихся жизни и смерти Несмелова. Вот и брэмовская анкета Арсения Митропольского, датированная 27 мая 1935 года и хранящаяся в Государственном архиве Хабаровского края, вызывает массу вопросов.

Годом рождения он почему-то указал 1892-й, хотя считается, что родился он в 1889-м. Указал два ордена, о ранении не упомянул. Языков не знает, имущества нет. Служит журналистом «Рупора», получает 120 гоби (официальная валюта Маньчжоу-Го) в месяц, на иждивении состоят «жена и ея дочь»[407].

Ещё любопытный момент: «В 1917 году был под следствием как секретный сотрудник Московского охранного отделения».

Политические убеждения – «фашистскiя», но ни в каких политических организациях (на тот момент) не состоит. Заметим, что слово «фашист» в 1935-м имело совсем другое смысловое наполнение, чем, допустим, в 1942-м, а уж русский фашизм в Маньчжурии – явление совершенно особое, никак не сводимое к гитлеризму. Политически и эстетически оно наследовало дуче Муссолини[408] и футуристу Маринетти[409], было распространено в среде патриотически настроенных белоэмигрантов; при этом партию Родзаевского всецело контролировали японцы.

Из 106 листов личного дела Арсения Митропольского к 1992 году, когда «белый» архив рассекретили и передали из КГБ в Госархив Хабаровского края, сохранилось всего четыре – эта самая брэмовская анкета. Остальное изъято и, видимо, уничтожено.

А если предположить, что Несмелов параллельно работал на советскую разведку? Тогда всё встаёт на свои места: поэта подозревали в связях с большевиками, он симпатизировал Советам, получал из СССР гонорары…

С другой стороны, тогда его в 1945 году, наверное, не арестовали бы (те же Всеволод Ник. Иванов и Георгий Пермяков вернулись на родину, избежав репрессий). Или же он работал по принципу «и нашим, и вашим», не питая тёплых чувств ни к японцам, ни к советским властям и будучи мотивирован исключительно материально? Примерно так же он начинал работать на японцев ещё во Владивостоке; понятно, почему Арсения Несмелова называли циником.

Пытаясь прояснить эту сторону биографии поэта, мы обращались к тем, кто имеет доступ в закрытые архивы. Предположение о работе Несмелова на советскую разведку не подтвердилось.

На редкость противоречивая и даже, можно сказать, мутная биография. Человек под несколькими масками: офицер Митропольский, поэт Несмелов, активист фашистской партии Дозоров, пропагандист Дроздов… Весёлый беспринципный циник. Честный, добросовестный вояка. Конечно, авантюрист. Бездомный человек, потерявший родину; как ушёл на фронт – так домой и не вернулся.

На лодке «Удача» Арсений Несмелов рыбачил на Сунгари. Пил водку, которую готовил местный грек Герасим Антипас по русскому рецепту. Писал роман в стихах «Нина Гранина». В 1944-м или 1945-м хотел издать очередной сборник стихов и даже купил бумагу, но потом впал в апатию. Говорил: всё идёт к концу, «больше ничего не будет», «субмарина затонула».

Наступал год 1945-й, ставший для СССР победоносным, а для Несмелова – роковым. Отсрочка истекала. Мина замедленного действия – сотрудничество с японцами, начатое во Владивостоке и продолженное в эмиграции, – встала на боевой взвод.

«В Харбине ничего интересного со мной не происходило» – так завершил Арсений Несмелов записки об уходе в Китай, сбивая пафос.

Сама судьба поправила его, поставив в жизни поэта символическую и трагическую точку.

Впрочем, Несмелов прав: всё самое интересное и самое страшное действительно происходило с ним на родине, которая так его и не отпустила.

«До смерти ничего не будет»

Его арестовали в Харбине 23 августа 1945 года. Мягко говоря, не без оснований – едва ли в данном случае Смершу можно предъявить какие-то претензии.

1945 год стал концом русского Харбина – и русской харбинской литературы. Военная контрразведка Смерш провела репрессии – прежде всего в