Хлеба и зрелищ - Уильям Вудворд

которое могло бы меня оскорбить… Он всегда был вежлив… любезен… но мы с ним – разные люди… ничего нет общего.

О, нет! Неверно… не может быть… есть что-то общее… мне нравятся его книги… Читая их, я замечаю, что до известной степени наши вкусы и симпатии сходны…И все-таки при нем я чувствую себя неловко… Какое-то беспокойство…

Я сидела у края дороги. Он подошел ко мне и вел себя безупречно. Минутку постоял, держа в руке шляпу; потом протянул мне букет колокольчиков, которые собрал во время прогулки. Мне ничего не оставалось, как предложить ему посидеть со мной. Я хотела говорить на темы, лично меня не касающиеся…

3

Я должна припомнить все по порядку… Сначала я сказала что-то о красивом виде, открывающемся с холма «Серебряный Лист», где мы сидели. Там, на вершине холма, всегда дует ветер… На севере виден Беркшайрс, южнее – Старый Хэмпден. М-ру Торбэю пришло в голову заговорить о геологии… Признаться, о геологии я никогда не думала… Учила геологию в школе… показалось ужасно скучно. Но м-р Торбэй так интересно говорил о скалах и песке, что я невольно подумала о том, как широк его кругозор.

Я видела м-ра Торбэя пьяным… мерзко пьяным… непристойным… вульгарным… но вряд ли ему известно, что я его видела в таком состоянии. Если бы он знал, то, конечно, почувствовал бы стыд. Но Торбэй, который беседовал со мной на холме «Серебряный Лист», нимало не походил на Торбэя пьяного… Даже голос был другой. Он выглядел таким холодным, бесстрастным… Я не сумею передать в дневнике то впечатление, какое он на меня произвел. Я плохо пишу… Могу только сказать, что очарование его не выразишь словами, а ведь это-бессмысленная фраза. Я старалась выбросить из головы другого Торбэя…того, которого знала раньше. И мне это удалось. Торбэй, сидевший на холме «Серебряный Лист», был другим человеком… Разговаривая со мной, он наклонился и взял меня за руку… Я не протестовала; так ребенок протягивает руку первому встречному. Он держал меня за руку и говорил о геологии… А я представила себе землю живым существом, рожденным в пламени… великие звезды смотрят на нее, словно далекие желтые глаза…

Он гладил мою руку, а голос его звучал тихо и нежно, хотя говорил он о вулканах и о том, как образовались эти огромные холмы… Если б он привлек меня к себе, я бы прислонилась к его плечу… словно усталый ребенок… Да, но я и на секунду не забывала, что существует другой, развратный Эрнест Торбэй… Все время я об этом помнила… Вот почему теперь я ничего не могу понять. Я знала одно: если говорить о мужестве и благородстве, Торбэй не выдержит сравнения е Рэнни…

Вокруг росли кусты терновника… я разорвала чулки…ветер пробегал пo тpaве… нежные, легкие, зеленые былинки…

Он мне предложил папиросу… портсигар у него эмалевый… Я запомнила, что в портсигаре было шесть папирос… Это не имеет никакого значения, но почему-то я запомнила… Потом он зажег спичку и протянул мне. Сквозь золотой язычок огня я видела его лицо… Сквозь золотой огонь, словно сквозь цветное стекло…

– Я бы мог вас полюбить, – сказал он спокойно, снова взял мою руку и стал ее гладить тонкими белыми пальцами. Я не отняла у него своей руки.

– Я тоже могла бы вас полюбить, – сказала я также хладнокровно. – Но этого никогда не будет… никогда.

– Знаю, – отозвался он. – Быть может, это хорошо, потому что для меня вы слишком нравственны… нет, простите, так говорить не принято… Я хотел сказать, что для вас я слишком развратен.

Я засмеялась… кажется, это был нервный смех.

– О, нравственность тут не при чем! – сказала я. – Я не хочу выходить замуж, но собираюсь жить с мужчиной, а ведь это принято считать безнравственным, не правда ли?

Не знаю, зачем я ему сказала. Это вырвалось у меня помимо моей воли. Он, казалось, не удивился и спросил:

– Кипп?

Я кивнула.

– Я его люблю, продолжала я, иначе я бы этого не сделала… Я знаю, что реальна только любовь… Когда люди друг друга любят, ничего безнравственного быть не может.

– Конечно, – отозвался он.

– Я ненавижу всякие церемонии. И в конце концов мне нет дела до того, что думают обо мне люди.

Он молчал, гладил мою руку и курил. Потом сказал очень мягко:

– Знаете, будь вы мужчиной, – вы были бы мною, а будь я женщиной, – я был бы вами… Для вас влюбиться в меня то же, что влюбиться в себя… – Он посмотрел на меня и улыбнулся. – Нелепо, не правда ли?

Нет, нет… о, боже!.. мне это не казалось нелепым… Хотела бы я, чтобы это было нелепо… Раньше я никогда не думала о полном раздвоении человека… О человеке, расколотом пополам… и эти две половины-мужчина и женщина – друг друга любят… влюблены… Влюблен в самого себя… отдаешься целиком…

– Вы думаете, я не права? Я не должна жить с Рэнни, не будучи его женой? – спросила я. Какой бессмысленный, пошлый вопрос! Я это сразу поняла. Неправа? Да разве можно спрашивать об этом человека, который не знает, что хорошо, что плохо?

– Конечно, я этого не думаю, – сказал он. – Слушайте, мое второе я… слушайте… Разнообразие – вот сущность любви… Каждая женщина должна иметь несколько любовников… Сейчас вы со мной не согласны, но со временем вы к этому придете… Эта мысль, которую я сейчас высказал, всегда будет с вами… всегда…

– О, нет! – перебила я. – Никогда, никогда, никогда!.. Это пошло и унизительно!

– Поступок становится пошлым и унизительным, если мы считаем его таковым… Это вам предстоит узнать… У меня было много…много любовниц… И у вас будет много любовников…

Он приблизил свое лицо к моему и заглянул мне в глаза. Этот взгляд мне понравился. Я тоже пристально на него посмотрела.

– Слушайте, продолжал он, – вы будете жить так, как жил бы я, если бы стал женщиной… Не бойтесь.

Вдруг он переменил тон и весело сказал:

– О, боже, какие бывают курьезные комбинации! Однажды я завел любовную интригу с матерью и дочерью одновременно, и каждая считала другую образцом добродетели.

– О, не говорите так! – воскликнула я. Это ужасно!

– Не ссорьтесь со мной, умоляюще сказал он и погладил мою руку. Ничто так не ошеломляет, как первая встреча со своим вторым «я», а во мне вы видите ваше второе «я». Вот почему вы всегда меня избегали, дорогая…

Это слово «дорогая» он произнес с бесконечной грустью.

– Вы волновались… Я знал, почему, а вы не знали… Теперь вы знаете… знаете… вы узнали что-то новое о своем втором «я», и больше не будете меня бояться.

– Я не боюсь… никогда не боялась, – заявила я, но меня охватило такое смятение, что вряд ли я сознавала, о чем говорю.

Почему-то Эрнест Торбэй бесконечно унизил себя в моих глазах… И в то же время я была словно в экстазе… Бесконечно унизил… и все-таки он мне нравился… С этим я не могла бороться… Так он сидел, держа мою руку.

– О, вы будете жить с Киппом! Это превосходно, продолжал он спокойно и сдержанно. – Я всегда им восхищался, а теперь завидую… – М-р Торбэй запнулся; я думала, что он скажет: «завидую ему», но он этого не сказал… Он закончил так: – Я всегда им восхищался, а теперь завидую вам.

Пропасть разверзлась между Эрнестом Торбэем и мною… Он сидел на траве, подле меня, а мне казалось, что между нами зияет пропасть… О, боже! Неужели это мое второе «я»! Отделенный пропастью, он все еще держал мою руку.

– Прощайте, услышала я его голос. – Я должен идти. И он поднес к губам мои пальцы. Смутно я поняла, что он уходит.

– Подождите, – сказала я. – Раньше, чем уйти, поцелуйте меня в губы… Я должна была это сказать… не могла не сказать… это было сильнее меня… и в конце концов, что за беда – поцелуй двух людей, разделенных пропастью?

Он опустился на колени,