Главный фигурант - Вячеслав Денисов

Кряжин рассмеялся и сунул в зубы сигарету из пачки Сидельникова.

– А еще вчера Шустин сказал бы следующее: «Я буду убеждать ваше начальство об установлении в мотивации вашего поведения психических отклонений». Чувствуете разницу?

– Все бы ничего, следователь, но есть деталь, могущая пег’евесить все ваши доводы, – Шустин поставил обе ноги на пол и наклонился вперед. – Я сам согласился быть вашим спутником. А ваши доводы о том, что это ваше желание – несостоятельны. Одна моя жалоба вашему начальнику, и вы вынуждены были бы меня освободить. Но я шел с вами и, не таю, хотел сделать сенсационный матег’иал. И я сделаю его и опубликую. Кроме ваших подозрений, у вас в отношении меня нет ничего. Вы слышите? Ни-че-го!

– Попасть ко мне – это часть вашего плана, Шустин. Вы решили приблизиться к следствию тогда, когда поняли, что дело передано другому следователю, и предъявлять Разбоеву обвинение он не собирается. Это разрушало фундамент уже почти построенного вами здания, и вы поняли, что теперь нависла угроза над задуманным вами. А лучший способ оставаться незамеченным в шапке-невидимке – это находиться на хорошо освещенном участке местности. В темноте теряется сам смысл эту шапку напяливать.

Я могу лишь догадываться о том, сколько раз вы оставляли портфель в людных местах, прежде чем бдительные милиционеры обратили на вас внимание. Как заинтересовать следователя Генпрокуратуры, чтобы он видел необходимость постоянного общения с журналистом? Положить в свой портфель то, что следователя сейчас больше всего интересует. Немудрено, что вас доставили в МУР, а там вы познакомились с капитаном Сидельниковым, который, в свою очередь, познакомил нас.

А что касается вашей жалобы, то вынужден вас огорчить. Вряд ли мое, как вы называете Генерального прокурора, начальство прислушалось бы к вашим доводам. Видите ли, оно, начальство, хорошо знает меня и совершенно не знает вас. И достаточно было бы одного моего рапорта, чтобы вы были моим спутником не в том качестве, так в ином.

Вас всегда выдавало рвение в доказывании вины Разбоева, что несвойственно журналистам, стремящимся познать истину и донести ее до слушателя. Какой смысл лгать народу, пытаясь возвыситься, если потом выяснится, что этому журналисту нельзя верить ни на йоту? Но вы упорно склоняли и меня все эти дни к признанию вины Разбоева.

Вы правы. Разбоев – убийца. Он убил свою бывшую жену, а перед этим изнасиловал ее. При этом он вел себя как кровожадное животное, и если он выживет, то предстанет перед законом. Но он никогда не видел тех шестерых, из-за которых десять месяцев находился в следственном изоляторе. Я недавно доказал вам, что любой человек в силах взять на себя вину, зная, что он уже никогда не увидит свободы. Таких способов подчинения чужой воле я знаю много, знает их и Вагайцев, который подчинял себе Разбоева только по одной причине – он был уверен, что тот убивал шесть раз. Вагайцев оказался прав формально. По существу он допустил чудовищную ошибку. И не столько в том, что усадил бы Разбоева на всю жизнь. Упрекать следователя Вагайцева можно лишь в том, что, остановив Разбоева, он освободил бы от кары вас, и неизвестно, сколько бы вам еще понадобилось смертей, чтобы доказать миру величие своей неполноценности.

Но вы не маньяк, Шустин. Вы завершенный в своем развитии подонок.

– И это все ваши доказательства? – наблюдая, как советник укладывает в папку бумаги, просипел журналист.

– Нет, есть еще одно. В своем стремлении доказать вину Разбоева если не в малом, то хотя бы в очень малом, вы совершили третью ошибку. Вы подкинули мне окурок, который я якобы потерял. На самом деле он все эти дни лежал в моем сейфе.

Шустин дернул бровью, и снова на скулах его появились пятна.

– Я уверил вас в невозможности предоставить в суд заключение экспертизы без окурка «Винстон», что в этом случае давало основательные шансы Разбоеву устранить из дела одно из вещественных доказательств. То есть – последнее. Сперма не в счет, я доказал бы, что она принадлежит не Разбоеву. И я предоставил вам возможность вернуть вещественное доказательство в дело. Какая разница, что это за окурок, если проблема лишь в том, что он должен присутствовать?

Вы именно так поняли из моих объяснений ситуацию. К этому моменту я научил вас, как отличить печать одного следователя от печати другого и как правильно опечатывать вещдоки. Согласитесь, много ума для того не нужно.

А потом я повел вас в кабинет Вагайцева, где оставил, чтобы вы имели возможность похитить из его стола проштампованную им полоску бумаги. А когда мы вернулись, я оставил вас в своем кабинете, уведя с собою Сидельникова, чтобы вы успели свой собственный окурок опечатать и положить на то место, где я мог его не заметить при обыске собственного кабинета.

Кряжин посмотрел на Шустина грустно и даже с сожалением.

– Шустин... Какой окурок? Рядом проходит тропинка, и я уверен, что этот бычок, скорее всего, на платье девочки надуло ветром. Нужно же было что-то Вагайцеву изымать с места преступления, кроме трупа!! И неужели вы думаете, что судьи в процессе рассматривают изъятые окурки или образцы одежды потерпевших? Они читают заключения экспертов, Шустин!..

Журналист держался стойко. Но с каждой новой фразой советника все больше склонялся к коленям, лицо его бурело все больше. И не один Кряжин видел перелом, произошедший в нем, а все присутствующие, включая Олюнина.

– Ну и, наконец, проследнее. Все шесть убийств совершались по периметру Москвы. В лесопосадках, близ Кольцевой. Это свидетельствует о том, что убийца передвигался на автомашине. Но это маловесомое доказательство, потому как, хотя вы машину и имеете, Шустин, в столице вы автолюбитель не единственный.

– И это все? – с сиплыми нотками в голосе спросил журналист. – У вас нет ни одного фактического, пг’ямого, документально зафиксиг’ованного доказательства, которое могло бы лечь в основу обвинительного заключения! Ни одного, советник!..

– А вот это и есть ваша четвертая ошибка.

Никак не в силах привыкнуть к выстреливающим раз за разом разоблачениям, Шустин подался назад, и его кадык отчетливо дернулся снизу вверх. Он сглотнул сухой комок, даже не пытаясь угадать, что для него приготовил Кряжин напоследок.

– Так скажите...

Закончив упаковывать бумаги, Кряжин встал, попрощался со всеми и кивнул Сидельникову на Олюнина:

– Доставим Шустина в прокуратуру, за этим приедешь после. Он твой, Генеральную прокуратуру он не интересует.

И, наклонившись к Шустину:

– Обязательно. Я шепну вам на ушко в машине, ибо это не для посторонних ушей.

Когда Сидельников, сдав своим оперативникам Олюнина, вернулся к «Волге», он услышал странную для себя просьбу из уст Кряжина. Такого в их совместной деятельности еще не было, но, раз Кряжин считает это возможным, значит, он поступает правильно. Кряжину виднее.

– Игорь, побудь пару минут на улице, – сказал Кряжин.

Секунду опер находился в замешательстве, потом опомнился, сказал: «Да-да, конечно», и захлопнул со стороны улицы дверцу.

Шустин, проводив его взглядом до киоска, снял с носа очки и стал их тщательно протирать. Однако странно – закончив это занятие, он не водрузил их на нос, а уложил в карман. Повернулся к советнику и уперся в него тугим, неприязненным взглядом.

– Я вам вот что скажу, следователь. У вас ничего не получится.

– Думаете, не докажу, что это ваших рук дело?

Шустин осклабился, и следователь впервые за все время общения с этим человеком увидел, насколько отталкивающая у него улыбка.

– Мне не нужно ничего доказывать. Я. Именно я убил этих девиц. И делал это, как вы точно догадались, дабы потешить свое тщеславие. И я его потешу в полном объеме. Мне доказывать не нужно. Я знаю, что вы попали в цель. Но вот как вы будете доказывать это суду и обществу – загадка. У вас нет ничего. Ничего у вас нет, чтобы связать меня с делом! А все, что имеете, не в вашу пользу! Это я подошел к вам! Это я водил вас по злачным местам, помогая найти убийц!.. – внезапно успокоившись, облизнул и без того влажные губы и вяло моргнул короткими ресницами. – Демагогия, следователь, уместна в адвокатских восклицаниях, когда те пытаются на заседаниях доказать неопровержимость своих доводов и скостить год-два с наказания уличного хулигана. Но чтобы убедить состав суда в необходимости поместить человека на всю жизнь в клетку, нужны факты. И вы знаете... мне даже жаль, что их у вас нет.

– Снова работаете с тридцатью буквами? – Кряжин прокашлялся и качнул головой. – Понимаю. Тренируетесь перед судебным заседанием...

Советник опустил стекло и знаком попросил у Сидельникова сигарету. Свои закончились еще в райотделе, а был тот момент, когда кажется, что без нескольких затяжек подряд можно умереть. Он щелкнул зажигалкой, с удовольствием вдохнул дым и только тогда посмотрел на торжествующего Шустина.