Главный фигурант - Вячеслав Денисов

«– Не надейся, что на этот раз отец ничего не узнает! Завтра он придет с работы и узнает, как его дочь проживает дни подготовки к экзаменам! Ты слышишь меня? Ты слышишь?! Сабрина, твои детские выходки совершенно неуместны», – возмущается мать.

«– Это не ваша дочь», – произносит убийца, зная, что имя Сабрина произнести правильно ему не удастся.

«– Витя?» – предполагает женщина, имея в виду парня девушки, и на этот раз преступник готов назвать имя, так как оно «безопасно», в нем нет буквы «р».

« – И не Витя», – говорит он, убеждая мать в том, что он всего лишь его ангел-хранитель.

– Я знаю одного человека, который легко обходится в своей речи без треклятой буквы. Он учился говорить без нее годы. Тренировался перед зеркалом, оттачивая свою речь, дабы потом, перед камерой, выглядеть так, как остальные репортеры, только во сто крат лучше, ярче. Хотя и без буквы «р».

Да и мотив убийства в телефонных переговорах избран безошибочно. Поди найди того, кому баба жизнь испортила. Да таких действительно чуть не пол-Москвы! Верно я говорю, майор?

За все время нашего общения вы ошиблись трижды, Шустин. Первую ошибку вы исправили, вторая сыграла с вами роковую роль, а о третьей вы даже не догадываетесь. В четвертый, и последний, раз ошибетесь, когда я закончу рассказывать вам о ваших чудовищных злодеяниях.

– Не слишком ли вы самонадеянны? – рассмеялся Шустин.

– Посмотрим, – помолчав, ответил Кряжин, и Олюнин, услышав знакомое слово, посмотрел сначала на советника, потом на Шустина. – Давая мне объяснение в кабинете на Большой Дмитровке и стараясь уверить меня в вине Разбоева, вы упомянули Гейса, который якобы поведал вам доказательства отсутствия алиби у Разбоева. Вы рассуждали правильно. У следователя уже имеется пятнадцать томов уголовного дела, напичканных экспертизами и прочей сволочью, способной усадить Разбоева за решетку до конца жизни. Мешает лишь мое сомнение в правильности этого шага. А потому нужно постепенно заставлять меня сомневаться в собственной версии, склоняя чашу весов к версии Вагайцева.

Так появился «лжесвидетель» Гейс. Упоминая его в своем объяснении, вы вряд ли думали, что такая фигура, как старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры, снизойдет до посещения пустыря для общения с такой личностью, как Гейс. Скорее – поручит МУРу доставить фигуранта в прокуратуру. А пока МУР седлает да запрягает, вы спокойно проберетесь на пустырь и покончите со свидетелем. И получится, как в том анекдоте – ложечки нашлись, но неприятный осадок на душе все равно остался. Так и здесь – с Гейсом Кряжину поговорить не удастся, но впечатления от рассказа Шустина в нем будут жить. Но я вас опередил. Оставил с собой, но вовсе не так, как вы предполагали. Я вас оставил с собой в абсолютном смысле слова и велел ехать на пустырь.

И тут вы порядком переполошились – я видел это на вашем лице, и лицо ваше было лучшим доказательством того, что я на верном пути. Вы подумали, что я велю ехать на Вишневую, а велел на пустырь. И пришли в ужас, когда поняли, что мы с Гейсом давние «знакомые».

Ошибку нужно было срочно исправлять, и вы справились с этим блестяще. Когда трое входят на чужую территорию и аборигены готовы вот-вот сорваться с цепи, нужна лишь малость, чтобы заставить их превратиться в зверей. В Африке для этого достаточно плюнуть в божка их племени. В Москве бомжам достаточно сказать, что они – свора животных.

Вам нужен был Гейс, а достать его при сложившихся обстоятельствах было возможно, лишь устроив маленький переполох. Вы превзошли себя – устроили переполох невиданный. Риск, конечно, был велик, но цель его оправдывала.

Вы настигли Гейса в хижине и нанесли ему привычный вам удар ножом в сердце. Да вот беда – за этим не совсем приличным делом вас застал хозяин хибары, вбежавший в нее, чтобы спрятаться от несущейся толпы. Увидев, что вы сделали с Гейсом, он пришел в ярость. Схватил первое оружие, что подвернулось ему под руку, и едва не отправил вас на тот свет. Вас спас капитан Сидельников, и я больше чем уверен, что он до сих пор не догадывается о том, как журналист Шустин, имея в наличии шестьсот рублей, любезно продемонстрированных нам в кабинете, уже на следующий день не имел за душою ни гроша. Так я сообщаю тебе, Игорь, на что потратился Шустин, и это единственное, чего ты не знаешь. На собственное алиби. Стреляя, ты вряд ли мог видеть, как Шустин – этот сообразительный малый Шустин! – вынимает из кармана деньги, чтобы подбросить их к трупу, на который ты в тот момент не обращал внимания. Тебя больше занимал человек с тесаком, зависший над репортером. Так появилась версия журналиста о том, что Гейс крал деньги хозяина домика и был застигнут с поличным.

Я снимаю перед вами шляпу, Шустин. Признаюсь, я целых два дня после этого верил, что в вашем письменном объяснении заложен смысл. Сидельников в рапорте в столовой высказал предположение, что убийство Гейса, возможно, произошло в результате неразделенной денежной суммы. Но предположение это было не его, а ваше, до него донесенное. Так вы исправили свою первую ошибку и с этого момента я заметил, что новых вы совершать не намерены.

Та же ошибка, которая будет оглашена сейчас мною как вторая, на самом деле была первой.

Рассказывать об этом не имеет смысла, потому что история с Мишей, который на самом деле является Федулом, а по паспорту – Олюниным Эрнестом Сергеевичем, привела к тому, что мы сейчас сидим здесь и рассуждаем о различиях в образе мышления убийц и следователя.

Мне нужен был убийца Олюнин, чтобы доказать, что убийца шестерых девочек – вы. Мне нужны были вы оба, чтобы доказать, что Разбоев – убийца, но не шести девочек. Я не могу вспомнить ни одного случая, чтобы передо мною стояла такая трудная задача. А потому я не помню случая, чтобы я так быстро ее решал.

В этом помогали мне вы, Шустин, и для того, чтобы вы помогали мне изо всех сил, заполняя непонятные для меня пустоты, я создавал для вас все условия. Я запретил капитану Сидельникову даже думать о вашей вине. Я запретил ему даже в глубине своего сознания сопоставлять ваше имя с серией убийств, дабы вы, человек коварный и сообразительный, не смогли заподозрить нашего сговора. И сейчас я вынужден свидетельствовать, что капитан выполнил эту задачу превосходно. В вашей памяти, Шустин, он навсегда останется хамом-ментом с дембельским юмором и мужицкими выходками. Однако я уверяю вас, что вряд ли бы я добился своей цели, если бы не аристократический ум и артистичный талант этого сыщика.

А началось все давно.

Хлипкий умом, но жестокий сердцем журналист-неудачник Шустин в глубине своей души затаил мечту создать себе имя. Не одаренный ничем, кроме пороков, он стал искать способ озвучить свое имя на всю страну. Что любит обыватель? К чему обращены его взоры? Безусловно, к наиболее отвратительным проявлениям человеческих качеств ради их обличения и проклятия. И стать человеком, освещающим новые, неизведанные страсти, означало сделать свое имя известным.

Особых трудов прилагать Шустину для этого не нужно. Он сам – скопище пороков. Нужно лишь заставить общество обратить взоры к себе.

Замысел журналиста обоснован. Чем больше смертей будет являться миру, тем азартнее будут искать убийцу прокуратура и милиция. Рано или поздно случится то, что случилось с Чикатило. За его преступления был расстрелян некто, чье имя я знаю, но вряд ли знает даже капитан Сидельников. Но даже я не знаю имени журналиста, об этом сообщившего. А все потому, что журналист оказался не столь ушлым, как Шустин. На таких преступлениях нужно творить капитал! Этого не знал тот журналист, но это знает Шустин.

Убийца должен быть найден. И его найдут. Нашли же убийцу пятидесяти четырех человек и даже казнили. Потом оказалось, что это не он, но именно в этом замысел Шустина! Он убивает девочку за девочкой, испытывая терпение властей и их же подогревая своими репортажами. «КУДА УХОДИТ ДЕТСТВО» – это почти гениально. Репортер знает, чем раззадорить общество и прокуратуру, и каждую свою статью подписывает: «Редактор полосы Степан Шустин» – чтобы не забыли.

Он живет мыслью о будущем репортаже и настолько свыкся со своей ролью, что даже собственное объяснение следователю Генеральной прокуратуры подписал: «Редактор полосы». Но вовремя опомнился и зачеркнул, не сочтя это за серьезную ошибку.

Он настолько свыкся с ролью, что временами вновь перестает картавить, и теперь для меня это основной принцип разделения сказанного Шустиным на правду и ложь.

– Вы сами никогда не обращали на это внимания, Степан Максимович? Мне не нужно даже смотреть на вас, достаточно слушать, и это особенно удобно в полной темноте или в машине.

– Я буду настаивать пег’ед Генег’альным пг’окуг’ог’ом о напг’авлении вас на судебно-психиатг’ическую экспег’тизу, – решительно заявил Шустин. Шапка в его руках скоро должна была превратиться в мочало.