Девушка, которой нет - Владислав Булахтин

– Где Витек? – Фея выгравировала в воздухе эти слова. Каждая буква – десятитонный камень. Той смягчившейся, пробившейся сквозь километры холода Феи словно никогда и не существовало.

– Не было мальчика. Не было «Нашего Неба». Не было всех этих бесследно исчезнувших. Будем начинать с чистого листа. И не надо выяснять, не надо ворошить прошлого. Кто предатель, кто святой… Без нас разберутся.

– Пусть разбираются. Мальчик должен жить.

– Как же человечество? Вы готовы, что оно постепенно исчезнет? – уже по-настоящему устало спросил Идеолог.

– Плевать! Человечество – всего лишь восемьсот-девятьсот миллионов йоттабайт информации. Чисто техническая проблема. Меня оно не интересует. Меня интересует мой друг. – Дрожь в голосе Феи выдавала крайнюю степень напряжения.

В воображении возникали жуткие картины подлости, порока, ущербности людей. Всех вместе и каждого по отдельности. Как вездесущая пыль, картины налипали, пачкали голову, словно вместе с ними протискиваются мусор, ложь и лицемерие, которые люди повсюду таскают за пазухой.

Спокойное понимание неисправимости, греха.

«Все они достойны беспощадной смерти. Почему Бог так милосерден? Даровал им только безболезненное исчезновение…»

– Вы не посмеете убить его! – хрипло, сил кричать не осталось, выговорила она.

– Если поставить перед выбором, убить его захотят все, – взглянув на все еще бешеное лицо Феи, Идеолог поправился: – Почти все… Не посмею.

В руке Феи возник меч. Ей хотелось крушить, не задумываясь, не прощая, как в те лихие денечки, когда она работала на Викентия Сергеевича.

– Прикажете сражаться? – воодушевился Идеолог. – Продемонстрировать свои суперспособности? Главное не то, кто кого сегодня замочит. Главное – и меня, и вас сжигает душевная боль от того, что все уже сделано и решено. Сегодня нам доступен лишь миллиграмм свободы – возможность убить друг друга. – Идеолог демонстративно отвернулся от Феи. – Между тем его борт уже в воздухе. Он и еще сто девяносто девять душевнобольных.

– Какой борт? – только и нашлась спросить Фея.

– Вы, наверное, слышали, общественность посчитала – недееспособные люди тоже должны иметь шанс на спасение. Один из восьми дирижаблей – розовый – выделили для детей, заключенных, сумасшедших и инвалидов.

– Чтобы, кроме «НН», правительства и Бога, люди тайно ненавидели убогих, домушников и убийц, которые лишают их заслуженного спасения?

– И сами себя ненавидели за эту ненависть, – закончил Идеолог. – Люди нуждаются в печали и скорби.

– Вы чудовище!

– Не более чем каждый из нас в суровый век кризисов и терпимости. – Идеолог понизил голос: – Все, что произнесено здесь, исправно пишется для истории. Для истории же я вам выскажу мое самое главное опасение. Я очень боюсь за спокойствие тех, кто узнал, что мальчика повезут на дирижабле. Недовольство может приобрести самые разрушительные формы.

– Кто узнал?! – заорала Фея.

– Многие, – обреченно вздохнул Идеолог. – Полчаса назад об этом рассказали по Первому каналу. – Он угрюмо процитировал: – «Задержанный ранее Виктор Иконников, считавшийся в „НН“ кем-то вроде сына полка, прошел медобследование. Врачи из института имени Сербского поставили диагноз – шизофрения. Виктор вошел в очередную группу пациентов, которым сегодня в 22.00 посчастливится совершить терапевтический полет на розовом дирижабле „Нашего Неба“…» Достаточный повод для недовольства простых смертных?

Не зная, что ответить, Фея сжимала и разжимала кулаки, готовясь ударить, выстрелить, умереть. Стрелки на часах показывали 22.30. Поздно.

Девушка бросила меч в сторону. Кинулась прочь.

– Подождите, – остановил ее Идеолог. – Разделите со мной ответственность.

Он щелкнул пультом. В углу засветилась панель огромного экрана. На нем бегали люди, ехали пожарные машины, периодически появлялись какие-то важные шишки, говорили тревожными голосами, печально морща озабоченные лица.

Фея ничего не понимала. Словно какой-то канал к уставшему разуму выключился и больше не передавал информацию. Наконец, показали Президента, твердо вещающего об угрозе.

Засорившийся канал словно прорвало – она услышала: «Розовый дирижабль с душевнобольными заминирован… пилоты не смогли обезвредить… сигнал на взрыв может быть подан в любую секунду – с мобильного телефона, по рации… спецслужбы блокировали дирижабль для любых радиоволн, его срочно выводят за город… чтобы не рухнул на головы сотням граждан, чтобы взрывная волна не достигла жилых домов…»

Она обернулась. Идеолог, скаля зубы, улыбался в натужной попытке сохранить вид уверенного в себе человека. Страшная картина.

– Его выводят. Выводят! Как тараканов… как тараканов… – безумно повторял он: – Нет чтобы посадить прямо на Красной площади… Спасти этих калек, пригреть. Что за люди? Пигмеи…

– Что нужно делать? Мне? – Фея была сама решимость, готовая срочно бежать, сражаться, спасать.

Идеолог внимательно посмотрел ей в глаза и торжественно, словно перед всем человечеством, произнес приговор:

– Ничего не надо. Достаточно знать, что на розовом дирижабле почти десять килограммов С4, и он в любую секунду может взорваться. Иногда просто знать – это уже свершенная подлость. Иногда просто знать – это уже предательство…

Ludwig van Beethoven: «Sonata Nr. 14 In C-Moll»

– Он не умрет. – Идеолог изо всех сил постарался, чтобы его голос звучал уверенно.

– Конечно, – в противовес прозвучал обреченный голос Феи. – Его убьют. Они обратятся в пыль. Обратятся в прах.

– Ваш друг все может предотвратить. Да? Этот парень не позволит дирижаблю взорваться.

Он почти просил. Она уже вслух шептала:

– Ну конечно, с ним ничего не случится… сила его безмерна… мудрость его… любви его хватит на всех… Господи, я так и не смогла его понять и полюбить…

На поверхность бешено скачущих мыслей вновь и вновь выплывал скорбный, совсем чужой шепот:

– Он всего лишь пацан – грязный, оборванный… Который не знает, что ему делать. Не знает, кому нужен. И в его душе бомбой замедленного действия заложено понимание – жертва всегда интереснее человека…

В прямом эфире показали, как загорелся розовый дирижабль. Тот самый, на котором Витек несколько дней назад организовал спасение двадцати шести тысяч обреченных.

Эпилог

Реквием («Звезда и смерть Хоакина Мурьеты» Muse: «Unintended»)

Даже во тьме можно разглядеть зыбь откровения, бегущую по толпе. Это невидимая граница между людьми, которые еще улыбаются, и людьми, которых уже нет.

Восемь кораблей «Нашего Неба» плыли над Москвой по 8-образной траектории. Экскурсионная петля вспыхивала на свету и угасала в тени облаков. Как меркнущие события уходящей жизни. Зеленый, желтый, синий…

Если в этот час рассеять облака, не дать солнцу нырнуть за горизонт и взглянуть на город с орбитальной высоты, то окажется, что его границы обрамляют звенья восьмерки, радужно ожившие от внезапно настигшего их света. Вместе дирижабли похожи на очки огромного существа, лицо которого выросло до размеров Москвы и стало напоминать ее топографию – вытянутое с севера на юг, приплюснутое по щекам. Это существо много веков наблюдало небо, стараясь найти ожидаемые знаки. Потом разуверилось и натянуло очки, соорудив радужную оправу из разноцветных дирижаблей. Увидело что-то искусственным зрением? Увидит?

Возможно, наоборот, это очки, упавшие с огромного лица того, кто долго смотрел вниз на город, надеясь разглядеть что-то сквозь сооруженную людьми оправу. Очки застыли в падении. Соскочили с носа, но так и не достигли земли. Достигнут ли?

Уплывающее за горизонт солнце коснулось розового бока, словно благословляя. Дирижабль неуклюже свернул в сторону от проложенного маршрута и медленно выплыл из строя.

Через несколько минут он стал серой тенью.

Рваную линию заката загромоздили контуры липнущих друг к другу домов. Темнота в этот вечер очень быстро рухнула на город. Зажглись огни-огни-огни, расплывающиеся как от слез.

Мигая всеми бортовыми огнями, розовый дирижабль покидал Москву. Внезапно свет на корабле замигал с задыхающейся периодичностью: то быстрее-быстрее-быстрее, то неторопливо-медленно, выдерживая долгие паузы темноты.

Еще несколько секунд полета, и он окончательно погас.

Командир эскадрильи вертолетов, руководивший эвакуацией дирижабля, дал команду на снижение – темная громадина пересекла финишную черту МКАД.

Среди сотни отличий дневного неба от ночного есть и еще одно – в ночном небе нет рельефа, объема, глубины. В него очень сложно вписать картину, не имеющую общих с темнотою тонов и настроений. И светлые пятна звезд, и метаморфозы луны наносятся словно поверх чернильного фона, льстят ночному небу, заигрывая с ним, одаривая и одухотворяя.