Неоконченный полет - Анатолий Хорунжий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гостомель, Блиставица, Озера, Лубянка, Здвидживка, Бабынци... А дальше, за Бородянкой, на этом пути Загальци, Волыца, Воробьи, Кухари, Коростень.
В Бородянку я выехал дождливым вечером. Тучи над шляхом, сумерки и потеки воды по стеклам машины — сквозь них особенно привлекательными представлялись и село, и люди, к которым я направлялся. Я знал их мало, после нескольких встреч, но нынче их образы освещали мне затканный полосами дождя полесский край.
Все было так, как издавна заведено. Сельский вечер после теплого летнего дождя, извечно праздничный. Дети бегают по голубым лужам, взрослые любуются омытыми деревьями и грядками, цветниками, а в конторе колхоза мудрые головы обсуждают работы завтрашнего дня.
— Пятнадцать человек — косами косить сено на влажном. Где посуше, пойдут два трактора с косилками, а третий трактор с граблями. Все скошенное сложить в валки до единого стебелька. Бульдозер будет «утаптывать» измельченную траву в траншеи.
Рассудительный голос председателя был спокоен, как и этот вечер.
Из раскрытого окна ясный свет льется на куст жасмина. Капли, падая с ветки высокой липы, на мгновение вспыхивают искорками.
В комнате стало тихо. Люди, сидящие вокруг стола, наверное, на минутку мысленно унеслись на поля, которые начинались сразу за колхозной усадьбой.
...Лен подрастет за ночь. Картофель подскочит за несколько дней, разовьется. Кукурузу в нескольких местах подсадить надо, проволочник подъел. На овощи пусть льет, рассада тут же поднимется. А сено после дождя намокнет, будет гнить...
Завтрашний день люди видят сегодня. Весь день целиком — с утра до вечера — в круговороте всяких дел. От каждого дня люди берут все, что он приносит на нивы, на луга и фермы. Не возьмут — считайте день потерянным. Эти крестьянские истины запоминаются морщинками на лицах, мозолями на ладонях.
Из окна слышалось:
— Ганна Григорьевна, сколько бригада выставит завтра косарей?
— Сколько же? Шесть человек уже согласились. Есть еще двое пригодных работников, да собираются идти покупать дрова на зиму.
— В такую-то пору? Что это они? Мы продадим дрова, кому нужно.
Третий, низкий голос беспощадно разоблачает:
— Подадутся куда-нибудь дороги обкашивать — калым почуяли.
Спокойный, рассудительный голос советует:
— Уточните, Григорьевна. Если они на такое нечистое дело, предупредите. — Я узнал размеренный голос председателя правления колхоза Луки Леонтьевича.
Кроме основной цели — поближе познакомиться с людьми полесского колхоза — меня в Бородянку привел человек, которого я видел на фронте. Образ летчика из Бородянки на миг заступил все, чем я только что был увлечен.
Необходимо было разыскать сероглазого сокола или хотя бы его след на родительской земле, за которую он бился с врагом в небе России и был тяжело ранен. Если бы только ранен...
Как нам, ветеранам, обойтись без встречи однополчан, с которыми побратались в победных походах? Как не разыскать того, кого подняли с опаленной взрывами земли, поникшего, словно подкошенный колосок, и перенесли подальше от осколков? Того, чье последнее слово — имя или название родной стороны — мы обещали запомнить?
Летом 1943 года на аэродроме вблизи Белгорода рано утром при взлете взорвался самолет Ил-2 с двумя летчиками. Один из них тут же погиб, а другого, обгоревшего, товарищи извлекли из-под обломков, В нем еще теплилась жизнь, и он прошептал слово о своей Бородянке, до которой было еще далеко, она лежала за Днепром.
Где же ты нынче, крылатый юноша из полесского села? Если ты остался в живых и вернулся в родные места, я должен найти твой дом в селе над Здвижем. Таково было поручение Совета ветеранов воздушной армии героического маршала авиации Красовского.
В кабинете воцарилась тишина. Я боялся потерять случай, когда можно услышать много интересного, и решительно открыл дверь.
Люди, вернувшиеся с поля, женщины и мужчины с красными от загара лицами, сидели вокруг стола председателя правления. Стол имел форму буквы «Т». Я почему-то подумал о нем как об аэродромном знаке, что полотнищем выкладывается на месте приземления самолетов.
Ничего больше авиационного в кабинете я не обнаружил. Откидной календарь, тома подписных изданий Короленко и Макаренко, еще не вынутые из картонных папок. Затертая ладонями книжка «Сбор трав на сено и сенаж». При ясном свете поблескивала седина Луки Титаренко. Я вспомнил, как он тяжело передвигался на покалеченных войной ногах, и внезапно меня пронзила мысль: «А что, если это он?»
Разговор снова увел всех на поле, к нивам.
— Боронкой с лошадью пройдите по межрядью.
— Пробовали — задевает ряды.
— То не та боронка. Возьмите настоящую. Гектар за день обработаете. Надия Николаевна, агроном, свои бороны знает.
— А куда девать собранное молоко? Мои лошади на асфальте подбились, других нет.
— Дойдем и до лошадей. Ганна Григорьевна и товарищи бригадиры, а поврежденную кукурузу подсадили?
— Завтра докончим.
— Когда кончится ваше «завтра»?
— Воз в кузницу отправили, третий день там стоит, а семена нечем подвезти.
— Вызовите кузнеца! Сейчас, же!
Лука Леонтьевич Титаренко обернулся к маленькому столику позади себя, достал из газеты и поднял над головой горсточку увядшего сена.
Присутствующие — их было человек пятнадцать, молодые и пожилые, — подняли заинтересованные лица. А Лука Леонтьевич, держа пучок травы, сказал:
— Это, товарищи, трава, обыкновенная и вместе с тем необыкновенная. Я вчера был на семинаре в Бортничах, вы знаете. Эта трава была скошена и просушена при нас горячим искусственным ветром. Сено можно хоть сейчас уложить в скирду. Подойдите, пощупайте руками. Найдете ли вы в нем водянистые стебельки, крепкие коленца, где дольше всего задерживается влага? Эге, поищите!
Стол обступили бригадиры, звеньевые, агроном. Женщины нежно брали в руки сенцо и расстилали приплюснутые стебельки на ладонях.
Ганна Цоколенко, голубоглазая, в желтом платке, завязанном на затылке, под ярким светом люстры выглядела цветасто, словно стояла посреди нивы и на ней отражались все краски степи. Еще несколько молодиц, красивых, полных достоинства, рассматривали пучок, вели деловой разговор. А я видел их руки, лица, представлял их за домашними заботами. В эти вечерние часы после дождя у каждой из них на дворе, дома, полно хозяйски хлопот — семья, дети, внуки. Только большие чувства способны разрушить ограду извечно малого мирка женщины и вывести ее на ширь общественного труда и мыслей...
Плечистый юноша в легонькой сорочке, такой, что выдавался каждый борцовский мускул его груди, наконец схватил горсть увядшей травы, привлек внимание Луки Леонтьевича.
— Как же подсушивали его? — спросил он, его интересовала технология.
— Об этом мы потолкуем, Микола Федорович. Без инженера, как без бога — ни до порога.
Инженер — а это был колхозный «машинный бог» Микола Чалый — смущенно посмотрел на собравшихся (почему председатель так величает его?) и положил траву на стол. Наблюдательный Лука Леонтьевич понял, что не удовлетворил Миколу своим ответом, придется обстоятельно рассказать, какой опыт он перенял на семинаре, отнявшем у него целый день.
— Нам показали, как можно быстро и без затрат превратить траву в сено. Берут увядшую траву, кладут стожок, с пустотой в середине, несколько раз продувают, теплым воздухом с помощью вентилятора и скирдуют. Исправны ли у нас вентиляторы? — напоследок спросил Титаренко у инженера.
— Вполне! — с готовностью отозвался Микола Чалый, новое дело привлекало его, и он уже, должно быть, что-то примерял и подсчитывал. — Ветру понадобится много!
— Этого добра у нас хватит, — засмеялась женщина с низким голосом.
Титаренко замолчал, задумался.
— Вот-вот, и ветер надо научиться запрягать. Стоишь на аэродроме, а мимо тебя рулит самолет. Поток воздуха прямо рвет одежду. Вот такую бы силу научиться вырабатывать и держать в руках. Сена бы хватило всем.
Я слушал его короткий семинар по кормозаготовке, но после фразы «стоишь на аэродроме, а мимо тебя рулит самолет» уже вообразил себе его на фронтовом аэродроме, видел пылающий «ильюшин» посреди зеленого поля.
О, там были другие травы!..
Люди быстро покинули кабинет, мы остались с Титаренко вдвоем. Он что-то записывал в блокноте, потом, сложив бумаги, расспросил меня о знакомых писателях. Я предложил ему пройтись, поговорить, но он как-то незаметно, деликатно подчинил мои намерения своим завтрашним планам.
— Встретимся на поле, там и поговорим. А прежде надо бы вам с нашим колхозным музеем познакомиться, — посоветовал мне на прощание.
Под старыми липами