Партизанская хроника - Станислав Ваупшасов

Сели за стол. Пришел Сермяжко. Комиссар передал ему разговор со стариком.

— Правильно упрекнул старик, — согласился Сермяжко.

— Теперь у нас должно стать законом: нашим агитаторам два раза в месяц проводить беседы в деревнях, — сказал Родин.

Каждый день комиссар с группой партизан выходил в деревни и никогда не возвращался с пустыми руками. Через несколько дней жители окружающих деревень свезли на мельницу пятнадцать тонн зерна.

В отряд продолжали приходить новые люди. Из деревни Кошели прибыл Федор Боровик: немцы начали подозревать его в связях с партизанами, из деревни Сыровадное — Иван Залесский. Пришел в отряд и друг Коско — Иван Гуринович, он также не мог больше находиться в деревне. Всего в отряд вступило за это время тридцать четыре добровольца.

Однажды совсем неожиданно в землянку ввалился наш связной Туркин.

— Прибыл со всей семьей к вам. — Он тяжело вздохнул и присел.

— Что случилось? — с беспокойством спросил я.

— Пришлось за решеткой посидеть. Поехал в Минск, по дороге прицепился ко мне эсэсовец… С трудом выпутался. Местное начальство, видно, все-таки подозревает… Перевели меня на работу в другое место. Новый комендант — заядлый нацист, сразу начал цепляться ко мне. Еле ноги унес.

— Хорошо, что успел уйти, Всеволод Николаевич.

— Я привел с собой в отряд подростка Михаила Терновского из деревни Воробьево, — продолжал Туркин. — Ему четырнадцать лет, семью его сожгли фашисты во время карательной экспедиции. Он только и мечтает попасть скорее к партизанам, получить оружие и мстить оккупантам. Сирота он… Примите его, — просил Туркин.

— Покажи его, — предложил Луньков.

В землянку вошел небольшой курносый паренек. Он был в длинном кожухе, в больших валенках, из рукавов еле высовывались рукавицы. Начальник штаба едва не рассмеялся.

— Прямо некрасовский мужичок с ноготок, — шепнул он, а Терновский своими блестящими глазами серьезно смотрел на нас, щурясь от света и белых стен.

— Здравствуй, боец! — я нащупал его маленькую руку.

— Здравствуйте, — коротко ответил он.

Меня поразил его голос: это был голос взрослого, много пережившего человека.

— Разденься, дружок, — приветливо попросил Луньков, помог Мише снять кожух, затем усадил его рядом с собой.

— Партизанить хочешь?

— Нужно бить фашистов, чтобы не осталось ни одного. — По лицу Миши пробежала тень.

— Ведь ты маленький, сколько тебе лет? — спросил я.

— Мне семнадцать лет, — явно соврал Миша, подтянулся и вопросительно посмотрел на Туркина: тот молчал. — Я хочу воевать, дайте мне винтовку, я отомщу за родителей и братьев, — проговорил мальчик.

— Ведь ты винтовку не донесешь, — сказал Луньков.

— Тогда дайте автомат, я видел, у вас есть, — нисколько не смутившись, ответил Миша.

— Примите, — заступился за него Туркин. — Парень он умный, пригодится.

— Я пригожусь, — спокойно повторил Миша.

— Ладно, дадим тебе автомат, — успокоил я его. — Стрелять умеешь?

— Умею.

— Ездить верхом?

— Это — еще лучше! — повеселев, воскликнул Миша.

— Всеволод Николаевич, будете вместе с ним в конной разведке, — обратился я к Туркину. — Согласны?

Туркин радостно улыбнулся и сказал Мише:

— Видишь, как нам с тобой повезло.

Малев вызвал Ларченко. Я представил ему новых партизан. Туркина он знал раньше, а посмотрев на Мишу, спросил:

— И этого парня?

— Конечно, — ответил начальник штаба.

В тот же день вновь прибывшие в отряд принимали партизанскую присягу. В новом обмундировании, подпоясанный ремнем, в начищенных сапогах, Миша Терновский торжественно прочитал присягу, подтянулся, взглядом обвел выстроившихся партизан и, подняв свой небольшой, крепко сжатый кулак, громко крикнул:

— Клянусь!

В день принятия присяги новым товарищам, вступившим в наш отряд, я рассказал о гражданской войне, о своем участии в партийном подполье и партизанской борьбе в Западной Белоруссии против польских захватчиков. Белорусский народ для меня стал тогда еще ближе и роднее.

Я это говорю вот к чему. На дорогах жизни встречаются не одни успехи и удачи. Очень важно не разочароваться в избранном пути, не потерять веру в свои силы, уметь при любых обстоятельствах сохранять выдержку, не впадать в панику. В партизанской борьбе, когда кругом враги и противник сильнее, иметь самообладание очень важно. Поэтому я и старался привить своим партизанам и подпольщикам эти качества с первых дней их вступления на нелегкий и опасный путь борьбы против немецко-фашистских захватчиков.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

Наш отряд встречал вторую весну в тылу врага. В прошлую весну еще мало было у нас надежных соседей. Часто приходилось перекочевывать с места на место. Мокрые, голодные партизаны, стараясь скрывать свои следы, пробирались по лесным тропинкам. Гитлеровцы нахально лезли в лес даже мелкими отрядами.

Теперь в отряде насчитывалось уже около четырехсот партизан. Неподалеку стояли другие отряды. Без танков и артиллерии немцы не осмеливались сунуться не только в лес, но и в партизанскую зону.

Над землянками глухо шумели сосны, под ногами хлюпал таявший снег, в воздухе веяло весенней свежестью. Солнечными днями высоко в небе заливались жаворонки.

В первых числах апреля с Большой земли к нам прилетели самолеты. Нам прислали два ротных миномета, два противотанковых ружья, автоматы, патроны, тол, маломагнитные мины, табак и свежие московские газеты.

Я послал Малева и Николаева к Степану Хадыке. Несмотря на разлив, Хадыка и Василиса Гуринович прибыли в лагерь. Они передали нам собранные подпольщиками сведения о противнике и повторили их вечную просьбу: «Дайте взрывчатки, больше взрывчатки!» Теперь мы могли по-настоящему удовлетворить их запросы.

Отдохнув, Хадыка и Василиса повезли для подпольщиков тридцать килограммов тола и двадцать пять маломагнитных мин. Для группы Мурашко мы отправили двадцать килограммов тола и капсюли.

Солнце и ветер окончательно согнали снег. Мы сидели в лагере, отрезанные весенним разливом. Партизаны прочитали все полученные из Москвы газеты и книги и, томясь ожиданием, когда реки улягутся в берега, целыми днями толпились возле землянки радистов. Надоело по ночам ворочаться на нарах, хотелось скорее выйти на боевые операции. Сузился район действия и для конных разведчиков. Со сводками Совинформбюро и воззваниями в дальние деревни с трудом добирались только пешие разведчики.

Усольцев и Малев, используя затишье, обучали партизан стрельбе из минометов и противотанковых ружей.

С хмурым лицом ко мне подошел Иван Любимов.

— Довольно без дела сидеть, — бросил он шапку на нары. — Пора на железную дорогу, подрывать вражеские эшелоны.

— Как ты выйдешь? — спросил я. — Реки не перейдешь, а у мостов засады гитлеровцев.

— Вплавь переправлюсь, а до железки доберусь, — упрямо тряхнул головой Иван.

— А если сам попадешься и людей погубишь? — Я пристально посмотрел ему в глаза.

— Все будут целы, и задание выполним, — уверенно сказал он. — Вы же знаете, к нам в отряд недавно прибыл учитель Павел Рулинский; он поляк, местный житель. Знает все дороги, обещал провести меня по западным районам Белоруссии.

Мы с комиссаром наметили по двухкилометровке примерный маршрут группы. Любимов отобрал партизан. Среди них оказалась и Валя Васильева.

— Ведь ты конный разведчик, — сказал ей комиссар.

— Сейчас на конях нечего делать. Я должна обязательно пойти. За конем моим будет присматривать Миша Терновский.

Остальные подрывники были опытные: Ларионов, Тихонов, Михайловский, Дудкин. С ними пошел и Федор Боровик. Они взяли с собой три заряда толовых шашек, по десять килограммов каждая, и днем покинули лагерь. Им предстояло пройти расстояние около семидесяти километров.

В лагере текла обычная жизнь. Молодые партизаны обучались стрельбе, подрывному делу. Весна была дружная. Реки начали входить в берега.

Через пятнадцать суток подрывники вернулись, промокшие, уставшие, взволнованные. Среди них не было Вали.

— Где Валентина? — заволновались мы.

— Не знаем. Ночью после взрыва эшелона отошли в лес, немцы вели сильный огонь, мы побежали в… потеряли ее, — смотря в землю, угрюмо ответил Любимов.

— Днем искали? — спросил комиссар.

— Искали… Эсэсовцы прочесывали лес… Мы вступили в бой и отступили… Потом опять разыскивали, но все напрасно… — Любимов умолк.

Группа спустила под откос три эшелона, под обломками которых погибло около пятисот фашистов. Упрекать подрывников было не за что. Но — Валя, Валя!.. Искренняя, смелая, веселая… Ларченко ходил стиснув зубы. Он не мог простить себе, что отпустил Валентину на диверсию. Любимов упрекал себя, что согласился взять ее с собой. Весь отряд любил Валю. Многие парни пытались за ней ухаживать, но девушка относилась ко всем одинаково приветливо… Где-то она теперь? Умирает, раненная, в лесу или попала в лапы фашистских извергов?