Партизанская хроника - Станислав Ваупшасов

Торжественно в лесной тишине прозвучал приказ и раздалось долго не смолкавшее «ура!».

После торжественной части все собрались на залитой солнцем поляне. На пенек с гармошкой в руках уселся Саша Бабук, рядом с ним с гитарой примостился Евгений Пиманенко. Он пел шуточные песенки, вызывая веселый смех собравшихся. Но вот гармонь заиграла кавказский танец. Николай Ларченко вихрем понесся по кругу, а партизаны в ритм танца хлопали в ладоши. Гармонь играла все быстрее и быстрее. Николай вертелся, как волчок, а Валя плавно кружилась вокруг него на носочках. Уморившись, они под гром аплодисментов артистически раскланялись и вышли из круга.

Заиграли «Барыню». На середину круга выскочили сразу четверо: Женя Дудкин, Маруся Сенько, Пиманенко и Маруся Воронич. Они залихватски пошли вприсядку. Выступили еще несколько партизан, среди них был Жардецкий с поварихой Марией Белезяко. Все смешались в вихре веселого танца.

— Ты чудак! Она же повар, а ты приволок ее танцевать. А кто же готовить обед будет? — в шутку отчитал Жардецкого Коско и под руку увел Белезяко.

Жардецкий улыбнулся, махнул рукой и под взрыв хохота вышел из круга.

Скоро Коско пригласил всех к обеду. На площадке прямо под деревьями стояли столы, сколоченные из досок и накрытые плащ-палатками и парашютами. На столах было говяжье и свиное мясо, жареная картошка, свежий хлеб.

Партизаны сели, но не начинали есть: чего-то ждали. Из шалаша с ведром в руке показался Коско, с ним Вербицкий и повара. Они начали наливать в партизанские кружки вино.

— Предлагаю поднять тост за нашу победу! — крикнул, поднявшись, Луньков.

— За разгром захватчиков! За советский народ! За нашу славную партию! — ответили ему голоса.

Партизаны с аппетитом принялись за вкусный обед. Подошло время сменять посты. Гавриил Мацкевич, Чернов, Маслов и другие взяли оружие.

— Смотрите, товарищи, будьте начеку, — предупредил я их и, сев на лошадь, поехал проверять посты.

На площадке под нежные звуки вальса кружились десятки пар. Вдруг на середину круга вышел «эсэсовец». Волосы зачесаны на сторону, под носом маленькие усики, широкие галифе засунуты в сапоги.

— Гитлер! — закричали партизаны.

И вправду, ряженый был похож на Гитлера. Я узнал в нем своего адъютанта Малева. Он изображал, как Гитлер руководит своей армией, как, надувшись, мечтает вступить в Москву, как потом, обмотав тряпкой голову и придерживая штаны, бежит прочь от Москвы, подбирается к Сталинграду, затем, придавленный, еле выкарабкивается оттуда и истерически кричит, что уничтожит всех русских. От истерики он, усталый, засыпает, и ему снится новое оружие; проснувшись, лихорадочно шарит за пазухой и, достав оттуда веревку с петлей, замертво падает.

Громкий смех прокатился по площадке. Несколько рук подняли Малева, он сорвал усики, зачесал назад волосы, скинул немецкий мундир и стал снова партизаном.

— Замечательно, Коля! — кричал его друг Назаров.

— Ведь ты прирожденный артист, где учился? — весело тряс руку Малева комиссар.

— В Ленинграде, в кружке самодеятельности занимался.

— А ты попробуй здесь организовать такой кружок, — предложил Родин. — После войны в артисты попадешь.

— Не выйдет. Повеселить товарищей — одно, а быть артистом — другое, — покачал головой Малев.

А я все ходил по лагерю. На сердце у меня было хорошо. Только вчера люди сражались, смотрели смерти в глаза, а сегодня веселятся, радуются, обо всем забыли. Что-то предстоит им завтра?..

Вот прозвучал красивый тенор Шешко: «Реве тай стогне Днипр широкий…» Песню подхватили. Привольный напев украинской песни плавно лился по весеннему бору.

Старинную песню сменила партизанская:

Песня любимая, песня моя,Встретишь другую едва ли,Вместе с тобой побеждали в боях,Вместе с тобой отдыхали…

На площадку вышли Жардецкий, Коско и Каледа. Возле них собрались запевалы. Жардецкий прищурил глаза, положил руки на плечи Коско и Каледы и негромко запел:

Этих дней не смолкнет слава.Не померкнет никогда:Партизанские отрядыЗанимали города.

Старая любимая песня напомнила военные походы. К певцам присоединился комиссар. Спели «Варяга», «Ермака». Потом другая группа запела сложенную самими партизанами песню:

У старушки в хате, на каминке,Бледно догорали смоляки,Мать, глядя на тлеющие угли,Думу думала в тиши.Три сынка, три верных патриота,Дрались с немцем, жизни не щадя,На фронтах — два милых голубочка,Третий сын — ушел в леса.

Так проводили праздник Первое мая партизаны, пока дежурный по лагерю не подал команду: «Отбой!». Нехотя разошлись по шалашам.

Лагерь погрузился в глубокий сон. На страже стояли высокий лес, чуть растревоженный мягким дуновением южного ветерка, и партизанские часовые, зорко охраняющие сон своих товарищей.

Первомайский приказ Верховного Главнокомандующего был 2 мая отпечатан на пишущей машинке в трехстах экземплярах.

Партизаны вышли в села, чтобы обнародовать приказ. Главной трудностью, как и раньше, оставалась связь с Минском.

Мы вызвали Анну Воронкову.

— Анна, в Минск поедешь?

— Конечно, — ответила она. — Листовки отнести?

— Да. Но ведь с каждым днем в Минск все труднее проходить.

— Зато и мы с каждым днем все опытнее, — возразила она.

Воронкова ушла и вскоре вернулась, одетая, как городская жительница. В руках у нее была плетеная корзинка. На дно мы положили листовки, прикрыли их тонким слоем сена, затем положили полтора десятка яиц и кусок сала, завернутый в немецкую газету, а сверху опять сено. Мы снабдили ее также и пропуском на обратный путь. Это было необходимо, так как иногда случалось, что связных одного отряда задерживали партизаны другого отряда и, пока шла проверка, проходило много времени. Поэтому каждый отряд снабжал своих людей пропусками с печатью отряда. Образцы пропусков имелись во всех соседних отрядах. Свой пропуск связной оставлял на последнем пункте партизанской зоны, а при возвращении вновь забирал его с собой. Для связных, приходящих из гарнизонов противника, мы оставляли пропуска на контрольных пунктах.

Тщательно осмотрев снаряжение Анны, я разрешил трогаться в путь. Анна села в подводу. Чернов и еще один партизан должны были доставить ее на последнюю заставу в деревню Озеричино.

Через два дня Чернов с товарищем возвратились. Они привезли с собой незнакомую женщину.

— Галина Киричек, — протянула она мне руку и улыбнулась темно-карими цыганскими глазами.

— Киричек, — повторил я. — Нет, я хоть и не видел вас, а знаю…

О Гале мы с комиссаром уже много слышали. Ей около тридцати лет, полная, с крупными чертами лица, одета скромно — в юбке и жакете, затянутом шнурком, в черных туфлях, на плечи наброшен серый шелковый платок с бахромой. Голову обрамляют черные как смоль волосы — будто и впрямь цыганка. Говорит с резко выраженным украинским акцентом.

Галя кратко рассказала про себя: муж — командир Красной Армии, до войны они жили около Бреста, с первых дней войны расстались; судьба его неизвестна. После занятия немцами западных областей Белоруссии Галя сама сожгла все свои вещи: «Уси попалила, щоб воны гадам не попали» — и, переехав в Минск, поселилась в оставленной эвакуированными минчанами комнате. Минское подполье привлекло Галю к партизанской работе.

Когда мы остались одни, Галя доложила, что руководитель подпольной группы на заводе имени Мясникова инженер Красницкий просит назначить встречу 20—25 мая.

— А он сумеет выйти из города? — спросил я.

— На два дня сможет отлучиться, — подтвердила она. — Так и велел передать вам.

Я назначил Красницкому встречу на 23 мая в партизанской зоне, в деревне Песчанка. Начальник штаба Луньков выписал Галине и Красницкому пропуска. Отдохнув, Галина выехала утром, нагруженная продуктами и листовками.

В это время мы с начальником штаба и комиссаром составляли новый план выхода диверсионных групп на железнодорожные магистрали. Ближайшая железная дорога была в сорока километрах от нас — это Минск — Бобруйск, а в восьмидесяти километрах — Минск — Барановичи. Диверсионные группы должны были весь этот длинный путь пройти по труднопроходимым болотам с тяжелым грузом взрывчатки. По многим местам днем идти было невозможно: вблизи гарнизоны противника.

Если раньше, когда эшелоны противника ходили со скоростью шестьдесят километров в час, было достаточно пяти-шести килограммов тола, в особенности под уклоном, чтобы пустить под откос паровоз и двадцать — двадцать пять вагонов, то теперь, когда эшелоны ходят с меньшей скоростью, приходится увеличивать заряды до двенадцати — пятнадцати килограммов и посылать больше людей. Маленьким группам легче проскочить незамеченными, но зато требуется больше времени, чтобы заложить заряд. Большим же группам труднее просочиться незамеченными, зато в случае опасности они могут вступить в бой с охраной и выйти победителями.