Штам. Начало - Гильермо Дель Торо

Вокруг гремели выстрелы. Охранники и заключенные убивали друг друга, падали, захлебываясь кровью. Дым поднимался теперь не только из ямы — пожары пылали по всему лагерю. Авраам добежал до забора и каким-то образом, с помощью рук неизвестных ему людей, сумел сделать то, в чем ему не могли помочь его собственные руки, переломанные Монстром: забрался на забор, а потом свалился с другой стороны.

Некоторое время он лежал на земле, винтовочные и автоматные пули вонзались в грязь совсем рядом, и вновь чьи-то руки помогли ему подняться.

Нескольких его невидимых помощников изрешетили очереди, а Сетракян все бежал, бежал, бежал… Вдруг он понял, что опять рыдает в голос. Он плакал, потому что в отсутствие Бога — нашел Человека. Человек убивал человека, но человек и помогал человеку, и никто не знал никого в лицо…

Бич — и благословение.

Бич или благословение.

Вопрос выбора.

Авраам сумел пробежать много километров, хотя срочно переброшенные к лагерю австрийские подразделения взяли его в плотное кольцо. Он изорвал ноги в клочья о камни, однако ничто не могло остановить его, раз уж он вырвался на свободу. И когда Авраам наконец-то добрался до леса и упал в темноте, прячась в ночи, он понял, что у него в жизни осталась только одна цель.

Рассвет

17-й полицейский участок, Восточная 51-я улица, Манхэттен

Сетракян поерзал, пытаясь поудобнее устроиться на жесткой скамье камеры временного содержания. Он просидел тут всю ночь в окружении воров, пьяниц и извращенцев. Долгое ожидание дало ему возможность поразмыслить о сцене, которую он устроил около морга, и прийти к выводу, что он, Сетракян, упустил свой лучший шанс объяснить происходящее федеральному ведомству, борющемуся с распространением заболеваний, — во всяком случае, ведомству в лице доктора Гудуэдера.

Разумеется, он вел себя как безумный старик. Может, у него действительно стало плохо с головой? Может быть, годы ожидания, все это время, проведенное на грани между ужасом и надеждой, действительно сделало свое черное дело?

Неизбежная составная часть старости — это постоянная проверка себя. Проверка того, что связь с реальностью не утеряна. Что ты — это по-прежнему ты.

Но нет. К голове никаких претензий быть не могло. Сетракян оставался в здравом уме и трезвой памяти. Упрекнуть себя он мог лишь в том, что поддался отчаянию. Отчаяние просто сводило его с ума. Он сидел в камере полицейского участка в центре Манхэттена, тогда как вокруг него…

Ну прояви же смекалку, старый дурак. Найти способ выбраться отсюда. Тебе удавалось выбираться из куда более худших мест.

Сетракян снова вспомнил сцену, свидетелем которой он стал, когда его регистрировали в участке. Дежурный офицер спросил у него имя, фамилию, адрес, объяснил суть предъявленных обвинений — «нарушение общественного спокойствия, преступное нарушение режимной территории», — дал подписать бумагу о сохранении за Сетракяном трости («Для меня эта вещь очень дорога», — объяснил он сержанту) и сердечных пилюль, и тут в участок привели мексиканского парня лет восемнадцати-девятнадцати. Его руки были скованы за спиной наручниками. Парню, похоже, досталось: исцарапанное лицо, порванная рубашка…

Внимание Сетракяна привлекли обгорелые дыры на брюках и рубашке.

— Это все чушь собачья, чел, — говорил парень. Он шел, откинувшись назад, потому что его руки были скованы очень крепко, и патрульным приходилось подталкивать его. — Тот puto[67] просто псих. Loco.[68] Бегал голым по улицам. Нападал на людей. Он накинулся и на нас тоже! — Патрульные силой усадили парня на стул. — Ты же не видел его, чел. Из этого козла текла белая кровь! И во рту у него была какая-то гребаная… какая-то гребаная хрень! Это вообще был не человек, мать твою!

Один из патрульных, вытирая лоб бумажным полотенцем, подошел к дежурному сержанту, который брал показания у Сетракяна.

— Паршивый мекс. Уже дважды сидел в колонии для несовершеннолетних. Ему только-только исполнилось восемнадцать. На этот раз убил человека. В драке. Он и его дружок, должно быть, набросились на парня, сорвали с него всю одежду. И где — прямо на Таймс-сквер!

Сержант закатил глаза, продолжая тюкать пальцами по клавиатуре. Он задал Сетракяну очередной вопрос, но тот его не услышал. Сетракян не чувствовал под собой стула, не чувствовал своих старых, сломанных рук. При мысли о том, что ему опять предстоит столкнуться лицом к лицу с тем, у чего лица нет вовсе, Авраама охватила паника. Он увидел будущее. Увидел разрушение семей. Истребление человечества. Агонию. Апокалипсис. Увидел, как мрак побеждает свет. Увидел ад на Земле.

В этот момент Сетракян почувствовал, что превратился в самого старого человека на планете.

Но внезапно острая паника уступила место не менее острому желанию: отомстить. Он получал второй шанс. Сопротивление, борьба… грядущая война… положить начало всему этому мог только он.

Итак, Стригой объявился.

Пришло время чумы.

Инфекционное отделение Медицинского центра Джамейки

Джим Кент, в той же одежде, что и был, лежал на больничной койке.

— Это нелепо! — выкрикивал он, едва не брызжа слюной. — Я прекрасно себя чувствую!

Возле койки стояли Эф и Нора.

— Назовем это предосторожностью, — сказал Эф.

— Ничего же не произошло! — яростно продолжал Джим. — Он, должно быть, врезал мне, когда я входил в дверь. Просто я на минуту отключился. Ну, может, легкое сотрясение мозга.

Нора кивнула.

— Просто дело в том… В общем, ты — один из нас, Джим. И мы хотим быть уверены, что у тебя все в порядке.

— Да, но почему изолятор?

— А почему бы нет? — Эф выдавил из себя улыбку. — Мы все равно уже здесь. И посмотри — весь изолятор в полном твоем распоряжении. В Нью-Йорке никого не устраивают с такими удобствами.

Кривая ответная улыбка Джима показала, что они его не убедили.

— Ладно, — наконец смирился он. — Мне могут отдать мобильник, чтобы я чувствовал, что приношу пользу?

— Думаю, мы это устроим, — кивнул Эф. — После того как тебе сделают анализы.

— И, пожалуйста, скажите Сильвии, что я в порядке. А то она будет паниковать.

— Конечно, — заверил его Эф. — Скажем, как только выйдем отсюда.

Они вышли из палаты, потрясенные происшедшим. Остановились, прежде чем покинуть изолятор.

— Мы должны сказать ему, — заявила Нора.

— Сказать — что? — спросил Эф чуть более резко, чем ему хотелось бы. — Сначала необходимо выяснить, с чем мы имеем дело.