Амур-батюшка - Николай Задорнов

– А то может забить… А озимые еще не знаем, пойдут ли тут. Кабы не вымерзли.

– Овес-то, – окал Кондрат, – он таковский, «затопчи меня в грязь – вырасту князь». Тут всегда мокро, овсы-то, даст бог, пойдут.

О приметах погоды мужики расспрашивали Ивана, но он не брался толком объяснить, какие дни стоят тут перед Николой.

– Как с Охотского моря ветер потянет, тогда жди снегов. Оттуда, снизу. Микола летний с морозом… Паря, беда амурский Микола! Баловень же!

Как-то после полудня Егор, работая на релке, сквозь вой ветра в деревьях услыхал, как со звоном упал истаявший под жарким солнцем торос.

– Льдина развалилась, – сказал Васька, прислушиваясь.

Снова разбился торос и снова зазвенел, но звук этот не стих, а стал усиливаться. Васька глянул подобрыв – и обомлел: лед шумел и звенел по всей реке.

– Тятя, Амур тронулся! – испуганно закричал Васька.

Под берегом поползла ледяная скала. Падали и звенели торосы, словно на реке били стекла.

Поле льда тронулось все сплошь, во всю ширину реки. Кромка его задевала за глыбы, нагроможденные на берегу. От трения льдин начался шум и свист. Истаявшие льдины разваливались, превращаясь в груды мельчайших ледышек. Они всползали на берега, бурлили огромными валами и, словно закипая, издавали шелест, напоминавший шипение. По движущейся реке тысячами солнц засверкали рушившиеся торосы. Громадные ледяные поля лезли на мыс, ломались о старые заторы.

Отец и малые сыновья его – Петр и Василий – стояли над обрывом в голой чаще тальников.

– Смотрите, ребята, как пошла река, – говорил Егор. – Запомните, как стояли мы перед дремучей тайгой, собирались хлебушко сеять, а лед ломало… Вам, ребята, жить тут, отец вас сюда привез и поселил… Вы, ребята, возрастете и с отца спросите.

Егор хотел оказать детям, что как река ломает лед, так и он ломает тут на релке древнюю чащу, начинает новую жизнь.

– Помните, ребята, первый ледоход. Весна началась…

Прожит без малого год, самый трудный, первый год, первая злющая голодная зима. Одним этим половина дела сделана. Выжил человек, вытерпел. Теперь, Егор, прилежи руки – и вот она перед тобой, новая жизнь, возьми ее, полей землю потом!

Подошел Федор и с живостью подмигнул Кузнецову:

– Река пошла… Жди гостей. Торгованы теперь потянутся. Эх, Кондратьич, на торговой реке живем!

– На вольной земле стоим, Кузьмич, – отвечал Егор.

Васька насмотрелся на движущиеся льды, и, когда ушел с берега, все пеньки и коряги и вся релка поплыли у него перед глазами.

День и ночь мимо селения проплывали ледяные поля.

– Тут и ледоход не такой, как у нас, – говорила Наталья. – Быстро несет.

На другой день к вечеру река очистилась, набухла, и в сумерках последние белые льдины проносились по ней, как белые птицы по воздуху.

Подул теплый ветер. Ночью прошел дождь. С криками полетели караваны гусей.

Наутро Егор с отцом, братом и сыновьями в дыму костров, с ломами и мотыгами в руках чистили свою землю.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

За голыми тальниками блестит вода. Даль реки в голубой дымке. Последний ветер угнал облака и стих поутру.

Амур спокоен. Чистые воды его тянутся из-за островов широкими бледно-голубыми полосами и сливаются на фарватере.

Вид вокруг такой обновленный, словно переселенцы перешли на другое место.

Посмотрит Егор на реку, и добрые морщинки сбегутся у глаз.

Мир стал выше, просторнее, светлее. Далеко-далеко над голубыми и синими полями вод мечутся белоснежные чайки. Они падают на воду, то стонут, то плачут, то хрипло и злобно ворчат. В тишине слышно, как всплескивают, взбивая воду, их острые белые крылья.

Земля на релке в дыму.

«Началось!..» – в суровом торжестве думает Егор.

Наталья работает рядом, мотыжит землю, дерет корни.

А за рекой уже очистились от снега сопки, седой щетиной выступил на рыжих склонах березняк, почернели каменные гребни и перевалы, только чуть пониже, повторяя все их извилины, как вторые белые гребни, лежат в тени остатки снегов.

Федор Барабанов тащит огромную вагу. Агафья помогает ему.

У Ивановой избы грохнул взрыв, земля поднялась столбом, коряги, щепы, корни полетели над тальниками. Егор невольно обернулся. На виду у него дрогнул, как бы подпрыгнул, громадный пень, дал трещину, раскололся, дым и пламя ударили из него, как из пушки, и новый взрыв потряс воздух.

– Что делает! Ах, гуран, пороху-то не жалеет! – восклицает дедушка Кондрат.

Иван вылез из-за толстого дерева. За ним с мотыгой на плече брела Анга.

Под вечер Кузнецов и Бердышов поехали в лодке зажигать старую сухую траву на островах. Егор помнил, какие дудки пришлось косить в прошлом году.

– Жечь ветошь надо, чтобы она молодую траву не забивала, – говорил он детям, – будет там покос.

По дороге на острова Егор помянул Ивану про Кальдуку и его дочь.

– Что же, я для тебя, выходит, старался, когда ее отбил? Ты против китайских купцов людей подговариваешь, а сам, как бельговский торгаш, хочешь от нее доход иметь? – шутливо сказал он.

Иван засмеялся и замотал головой.

– Верно! Ты ловко подметил! Но все как раз наоборот! Я с ней ничего плохого не сделаю. Устрою, что Кальдука станет богатый.

Иван открыто и весело говорил об этом, и Егор готов был верить ему.

– Смотри, если обманешь, бить будем тебя, как бельговских торгашей, – сказал он полушутя.

Иван смеялся, но поглядывал на Егора настороженно и испытующе.

Ночью с реки открылся вид на огненное море. Егор и Бердышов зажгли все окрестные острова. Оттуда доносился по воде сухой треск пылающей травы.

Когда впервые на амурской земле взялся Егор за свою соху и пошел за ней по корчеванной, но еще дикой мокрой земельке, в которой во множестве видны волокна и мелкие коренья, сердце мужика больно и радостно защемило, словно после долгой разлуки встретил он родного человека.

По реке пробегали пароходы, шли самосплавом караваны барж, маймы с соломенными парусами. Маленький казенный «Амур» остановился у Ивановой избы. Пароход, приткнувшись, как лодка, носом к берегу, ждал, когда командир его отгуляет с Бердышовым, разгонит свою тоску и снова пустится в далекий путь на тысячи верст.

Иван собирался в Хабаровку за товаром.

Вот уже другой пароход – пассажирский – подошел к берегу. С него сошел мужчина огромного роста, тучный, с багровым лицом. Он был в форме, со шпагой.

– Эх! Вот этот разнесет!.. – восхищенно воскликнул Илюшка.

Иван надел казачью фуражку с околышем и вышел встречать начальство.

– Здр-равия желаю! – гаркнул он, вытягиваясь.

За исправником, поскрипывая новенькими ремнями, в новых мундирах, с оружием, в начищенных сапогах, шли по сходням становой, урядник и двое полицейских – черный и рыжий. Солдаты отдали буксир и подвели к берегу крытую лодку. Пароход ушел.

Становой и урядник указали, как надо строить избы, пахать землю, садить картошку. Исправник предупредил мужиков, что зимой надо начинать почтовую гоньбу.

– А кони где? – спрашивал Егор.

– Я дам полконя да ты полконя, – говорил Тимошка Силин. – Пахом с Терехой дадут по одной ноге – вот и соберем упряжку, получим за разгон. Я это дело знаю, ямщичил дома.

– Гроза пронеслась! – говорил Иван, когда власти уехали.

– А ты что, струсил?! – воскликнул Силин. – Сколько им выпоил? Или соболями откупился?

– Про это тебе еще рано рассуждать! – недовольно отвечал Иван. – Ты еще амурскую болотину потопчи лаптями!

Пашни переселенцев были запаханы. Над черными клиньями плыл, мерцая, теплый весенний пар.

– Ну, кто сетево подымет? Кто старший? У кого рука легкая? – обсуждали мужики.

– У тебя, дедушка Кондрат! Тебе общество доверяет первые семена кидать. Ты – самый старший.

Дед отнекивался:

– Недостоин! Какие еще мои годы… Не гожусь я.

– Дедушка, Христом-богом просим… Не обездоль, детей сиротами не оставь, кинь первое семя!

«Вот и я пригодился, – думал Кондрат. – Не зря старика вели дети на Амур».

Вечером дед Кондрат, стоя в корыте посреди избы, долго мылся, плескался, охал. Наконец облил из ведра свое могучее костлявое тело, вытерся, надел чистое белье, расчесал волосы и бороду. За ним помылся Егор, потом начали мыться бабы, ребята.

Наталья прибралась в землянке, вынесла последние помои. И когда перевернутое корыто сохло на дровах у печи, она поставила Петрована и Ваську на колени перед образами.

– Молитесь, ребята, просите бога, чтобы дал урожай на Амуре, – сказала она. – Бог детскую молитву услышит.

На заре среди лиственниц и болот, на черной от сырости, но по-российски родной и знакомой пахоте собрались мужики в чистых рубахах и новых лаптях. Дед встал на колени лицом на восток, красневший за рекой, за еловыми лесами, и помолился. Затем он поднялся, проворно и быстро зашагал по полю, широкими привычными движениями разбрасывая семена из лукошка.