СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ - Б. Дедюхин

Некоторую ясность внес епископ Суздальский Авраамий, который отделился от Исидоровой свиты в Вильне и появился в Москве 19 сентября.

– Разве не мог ты свернуть на Русь раньше, например, от Холма? Зачем до Вильны сопровождал? – спросил епископа Василий Васильевич.

– Никак не мог. Не отпускал меня митрополит. Как начал еще во Флоренции нужить, так и держал в черном теле,- отвечал несчастный епископ, человек в преклонных летах, изнуренный болезнью и душевными муками.

– Подписал унию все же?

– Неделю полную сидел в темнице. Подписал не хотением, но нужею.

– «С любовню соглашаясь и соодобряя», как Исидор?

– Да куда уж мне, худостному… Просто начертал: «Смиренный епископ Авраамий суздальский подписую».

– Когда же митрополита в Москве нам ожидать?

– Да уж и в ум не возьму. Если все его так хлебосольно да важисто привечать будут, как епископ краковский Збигнев Олесницкий, не скоро доберется.

– Думаешь, всё так будут принимать?

– Куда-а так!… Нет, должно быть… Православные не охотно слушают.

– Где не охотно?

– Прости, князь, не припомню. Знаю, что в Галиции и в Литве иной раз православный люд не хотел идти к нему на проповеди, а где точно, запамятовал. То вот неладно, что ехать мне в епархию надо в Суздаль, а как литурговать, как Тело Христово принимать – на пресном ли хлебе или же и на кислом, как дозволено на Соборе? Большего от Авраамия добиться было невозможно, скорее надо бы рассчитывать на священноинока Симеона, но след того потерялся в Новгороде. На запросы, Василия Васильевича архиепископ Евфимий ответил, что жил Симеон какое-то время в монастыре, да вдруг исчез неведомо куда.

Василию Васильевичу важно было знать, как принимают Исидора православные князья литовские.

В Киеве правил удельный князь Олелько (после крещения Александр) Владимирович, внук Ольгерда. Он приходился свояком Василию Васильевичу, имея в замужестве его сестру Анастасию, и во многих спорных русско-литовских делах они нередко находили раньше согласие. Стало известно в Москве, что дал киевский князь грамоту «отцу своему Сидору, митрополиту киевскому и всея Руси» на обладание митрополичьими вотчинами, в области киевской, на доходы и суд, на все духовные права.

Василий Васильевич огорчен был этим, досадовал, хотя и не убежденно, лишь по наитию. Да и что значит – свояк? Вон другой его свояк – Иоанн Палеолог понес в Византию ересь латинскую! Не зря говорится, что два брата на медведя, а два свояка – на кисель. Плохая надежа на свояка. Да ведь и кровный родственник может быть хуже врага, мало ли подтверждений в собственной усобице! Город Смоленск литовский князь Витовт отторг в 1395 году у своего любимого зятя, мужа родной дочери! И по сей день этот русский город литовским называется. Княжит в Смоленске второй внук Ольгерда Юрий Семенович (Лугвеньевич). И он принял Исидора как истинного и высокочтимого владыку, даже и еще дальше своего двоюродного брата пошел. По велению Исидора, переданному им через гонца еще до прибытия в Смоленск, Юрий Семенович (Лугвеньевич) всеми правдами и неправдами выманил из Новгорода и взял под стражу Симеона, беспечно сидевшего до этого в монастыре и писавшего свою повесть о поездке на Флорентийский Собор. Попав в новое, смоленское, заключение, Симеон ждал суда Исидорова, и суд этот оказался и скор, и строг: княжеские стражники передали его с рук на руки митрополичьим чернецам, которые заковали пленника в железа.

Посетив наездом из Вильны города Киев и Смоленск, митрополит не пошел в Москву, а снова отклонился в польско-литовскую сторону, поехал в католические епархии.

Тем временем Василий Васильевич, сведав о судьбе Симеона, попытался вызволить его из заточения. Послал в Смоленск Юрия Патрикиевича. Тот вернулся ни с чем, сказал:

– Князь Юрий говорит, что к делу этому не причастен, а где находится митрополичий пленник, не знает.

– Ты поверил ему?

– Ни одному слову.

– Что про Исидора он думает?

– Что думает, не ведаю, а говорит, что не признает в Исидоре папского кардинала и легата, но видит в нем только то, чем был он и до Собора,- митрополита православного.

Пока разъезжал Исидор по Литве, проворный Альбергати, который из Венеции пошел вместе с греками в Византию, уже успел все пронюхать в Константинополе и примчался в Москву за получением нового великокняжеского вознаграждения.

Он рассказал, что в Константинополе решение Собора не приемлет множество как архиереев, так и мирян, что иные из подписавших унию раскаиваются, но что император твердо стоит за объединение Церквей.

Василий Васильевич выслушав, спросил, догадываясь, что, по обыкновению, Альбергати наиболее важное откладывает под конец:

– Еще что скажешь?

Альбергати, так-то смуглый от природы, а теперь еще и пропекшийся до черноты под южным солнцем, понимающе осклабил белые зубы. Лазутчик опытный, он знал, что цена устному слову не велика. Письменная грамота- вот что заслуживает веры и награды. Он привез соборное определение тех константинопольских архиереев, которые не приняли унию и на бумаге протестовали против нее. Вторая грамота была посланием афонских монахов «к князьям и властителям, святителям, священникам и прочим Господним людям христоименитым». Подписали ее иноки трех монастырей – Лавры, Ватопеда и Святого Павла. Они нарочито протестовали против унии, писали, что не примут еретических новшеств.

Во время беседы великого князя с Альбергати заглянул в палату Федор Басенок:

– Княже, просится владыка Авраамий зайти к тебе, поелику в отъезд приготовился.

– Зови, пусть зайдет. А ты посиди, Альбергати.

За неделю безнуждной жизни в Москве Авраамий начал обретать прежний облик владыки: стал чреватее, смотрел смелее, шел по палате к великому князю, громко постукивая по полу деревянным с серебряным завершием посохом.

– Ты пытал меня, великий князь, как Исидора-митрополита люд православный принимает. И то ты узнавал, отчего я от Холма на восток не свернул. Вот Холм-то я и вспомнил. Были мы там с митрополитом 27 июля, Исидор грамоту написал ко всем холмским старостам, воеводам, заказникам и всем православным. Увещевал он их не отнимать у одного подгородного попа церковного сада. Поп этот жил в девяти верстах от Холма, в селенье Столпье. Там стоит древняя башня, сиречь столп, и церковь во имя Спаса.

– Ну, и что из этого?

– То, что люд православный отнимал у попа землю за то, что тот призывал слушаться Исидора и унию Флорентийскую принять.

– Это, владыка, лишь словеса.- Василий Васильевич покосился на Альбергати.- Вот фрязин скажет тебе, что самое важное грамоту иметь.

– Грамоту? А я имею! – обрадовался Авраамий случаю.- Я переписал ту Исидорову бумагу себе, думал, может, в Суздале пригодится, если тамошние прихожане тоже будут кобениться, не станут на кислом хлебе причащаться.- Епископ запустил руку в глубокий карман подрясника и вытянул помятый листок, сложенный вчетверо, расправил его:- Вот пишет митрополит, уговаривает: «Нам сущим православным хрестьянам Ляхом и Руси, се бо ныне дал Бог – одина братья хрестьяне латянники и русь». Так он и пишет. А я хоть и взял грех на душу – «подписуюсь», мол, но в сомнении: одина ли братья-то?

– Владыка, поезжай покуда в Суздаль. Грамоту храни, если мне понадобится, доставишь ее.

– По первому зову прибуду, государь! – заверил, уходя, Авраамий.

Василий Васильевич устало сказал Альбергати:

– И ты тоже иди, понадобишься, кликну.

Постепенно, день за днем, по сообщениям, пусть не всегда точным, иногда путанным или даже извращенным, удалось уяснить, чем занимается Исидор в своих православных и латинских епархиях. Но вот почему он медлит с приездом в Москву, об этом по-прежнему можно было только догадываться. Василий Васильевич пытался советоваться и с матерью, и с боярами – получалось что тут одно из двух: либо Исидор почитал московскую паству менее образованной и более простоватой, нежели изощренную и переметчивую польско-литовскую, либонапротив, боялся явиться в Москву и не спешил нарочно чтобы дать духовенству и мирянам привыкнуть к мысли, что их пастырь теперь не только митрополит, но и папский кардинал, и посол его.

О приезде своем в Москву на этот раз Исидор оповестил загодя. Гонец доставил великому князю грамоту, скрепленную митрополичьей печатью, где сообщалось время прибытия и желание сразу служить молебен в Успенском соборе, а затем совершить литургию.

– Неужто сразу? – недобро удивился Василий Васильевич.- Что за спешка? Не вздохнувши, не поговоривши?

И еще одна бумага была тут же приложена – грамота папы римского. Не без смущения отметил Василий Васильевич, что писана она удивительно учтиво и временами даже искательно: «Превысокому князю Василию Васильевичу Московскому и всея Русии великому Царю спасение и апостольское благословение». К восточной высокопарности ордынских ханов Василий Васильевич привык и знал ей истинную цену. Но тут – обращение самого непогрешимого папы, единственного наместника Бога на земле. Как понимать?