СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ - Б. Дедюхин

Такое вот описание без положенного обращения к великому князю и без подписи. Человек, пославший грамоту с купцами, тем не менее, ловко сумел назвать себя, как бы между прочим, упомянув имя свое. Но не просто же развлечь князя он собирался? Ясно, что хотел что-то сообщить об Исидоре, ибо и его упомянул тоже между прочим. И ясно, что очень боялся.

Василий Васильевич и сам не мог бы сказать, почему он ощутил в послании эту боязнь и осторожность, только чувствовал, неспроста все это писано. Были какие-то тут несообразности, странности некоторые, словно бы монах суздальский писал вина прияхом свыше меры. И на эти-то странности и натыкался взгляд при внимательном перечитывании.

Посидев-подумав, Василий Васильевич вдруг взял и выписал отдельно то, что казалось ему неуместным и не сообразным. И оторопел, прочитавши, что получилось: злую же мысль скры в серци своем, мнев себе мудрейши паче всех. Он же подстрекаем сатаною бысть мятежа ради и раскола.

Князь почувствовал, как руки у него похолодели. Это же тайное донесение бедного инока, страшащегося, что будет оно перехвачено доведчиками Исидоровыми. Это предупреждение о мятеже и расколе! Прислано из Флоренции и не ради красот любечских сочинено.

Василий Васильевич встал перед образом Пречистой, плачущей в орешнике. Постоял без просьб, без молитвы, в отрешении. Это всегда ему помогало.

Потом он, взявши писало, решительно начертал письмо к Исидору: «…аще оттуду возвратишися к нам, то принеси к нам древнее благословение, еже прияхом от прародителя нашего Владимира, а ново и странно не при-ношай к нам, понеже аще что принесеши к нам ново, то нам не приятно будеть».

Внутренняя дрожь улеглась, но настоящее успокоение не наступило. Было то не редкое у людей состояние, когда человек, еще не зная, знает. И тревожится, и гневается, сам не понимая, о чем и на кого… Только люди редко прислушиваются к этим темным движениям души.

Василий Васильевич послал все-таки Федора Басенка в Чудов монастырь за Антонием – не имел он никого другого во всей Москве, с кем можно бы делиться сомнениями безбоязненно и с надеждой найти облегчение.

Антоний уже стал монахом мантийным. Василий Васильевич видел через окно, как шел он по деревянным мосткам быстро, будто летел, и шелковая черная мантия, вилась за ним, словно крылья.

Он вошел и остановился с выражением вопроса. Великий князь поднялся навстречу. Троекратно облобызались. Василий Васильевич позавидовал:

– Сколь пушиста да мягка у тебя борода. И когда у меня такая отрастет? Антоний рассмеялся:

– Борода с ворота, а ума с прикалиток.

– Это ты напрасно. Кроме твоего ума, никакой не замыслит, что это с братом моим приключилось. Все твердят: чудо, чудо… Как его понять?

В таибниие было душно, пахло оплывающими свечами и яблоками. За окнами собиралась августовская гроза. Отдаленно погромыхивал гром, и напряженно перешептывались липы в саду. Резкие тени лежали на лице Антония. Глаз не было видно в темных провалах. Худые пальцы сжимали краснощекое яблоко, и голос был севшим, усталым.

– Во времена блаженного Августина [113] тоже, как вот сейчас, много чудес вдруг стало происходить. И император спрашивает у него, вот как ты меня сейчас спрашиваешь…

– И что он сказал?

– Он сказал, что «чудо находится не в противоречии с природой, а с тем, что нам известно о природе». Мы читаем в Евангелия, что Иисус шел по воде, абы по суху… Что это – чудо? Да, по нашему разумению – чудо. Но просто не знаем того, что знал Иисус Христос, не можем сделать то, что мог делать Он.

– Значит, чудо – это удел Бога?

– И человека тоже, если удостоен он Благодати Божией. Брат твой был красен не только лицом, но и душой, вспомни, обидел он хоть раз кого-нибудь в этой жизни?

– Нет, не помню…

– Со многими праведными людьми происходило и происходит такое, что сразу умом не объять. Зайди в любой наш монастырь, где есть истинные подвижники

Божий…

– Антоний, а вот слышал я от тверского Бориса Александровича, что купец у него один вернулся из Индии и рассказывал, что будто там, за тремя морями, есть люди, кои по огню либо по лезвию меча идут и ни ожогов, ни титлов? Тогда, что же – они, значит, тоже праведники?

– Удивляешься рассказам заморским, а сам будто не видел, как по Москве бегал блаженный Максим почти нагим, босой в самые лютые морозы?

– Видел…

– И не удивился?

– Я думал, раз юродивый – значит, уродливый, а с урода какой спрос.

– Нет, князь… Юрод – значит необычный. Мы не можем его понять и почитаем за чудо.

– Блаженный Максим – чудо? А над ним ведь, и смеялись многие…

– И благоговели многие,- возразил Антоний.- А смеялись дети по малости ума.

– Да, да, верно, по малости…

Взгляд князя стал рассеянным, по лицу было заметно, что думает о другом.

Антоний подошел к бронзовому водолею саксонскому в виде конного рыцаря и помыл яблоко. Но съесть забыл, опять сел перед свечой, ожидая, что скажет Василий Васильевич. За окном снова громыхнуло, и беглый огонь озарил горницу.

– Прекрасная икона, князь! – Антоний смотрел на Пречистую в орешнике.- Откуда она у тебя? И умиление, и трепет пред ней нисходят.- Инок приложился к образу.

– Подарок,- кротко сказал Василий Васильевич, не желая упоминать Фотинию.- Вот смотри.- Он открыл перламутровую шкатулку, которую подарил ему Шемяка в знак примирения, достал свернутую трубочкой бумагу.- Я прочитаю тебе, тут письмена только мне известные: «Греки ни в какую не хотели соглашаться, хотя папа Евгений стал задерживать им выдачу денег на еду. В понедельник Страстной недели греки собрались в келье заболевшего патриарха Иосифа. И вот тут наш Исидор сказал: «Лучше душою и сердцем соединиться с латинами, нежели возвратиться, не покончивши дела. Возвратиться, конечно, можно, но как возвратиться, куда и зачем?» Один Виссарион согласился с ним, все другие владыки молчали, а блаженный Марк ефесский рассердился. А через два дня такое случилось, что по настоянию Исидора греки признали: «Дух Святой исходит от Отца чрез Сына».

– Как? Не может быть?

– Погоди… Не то еще может быть. Так, значит, «…от Отца чрез Сына». После этого сразу патриарх Иосиф внезапно скончался…

Оба перекрестились, помолчали. Затем Василий Васильевич продолжил чтение доноса Фомы:

– «И дальше все согласились: и что Таинство ехаристии равно действительно при свершении на квасном хлебе или на опресноках, и о чистилище, и о папе как верховном первосвященнике всех христиан… Потом стали подписывать соборное определение. Все владыки гречекие писали: «утверждая подписуюсь», «соглашаясь подписуюсь» или просто «подписуюсь», а наш митрополит пуще всех расстарался – «с любовью соглашаясь и соодобряя подписуюсь Исидор, митрополит всея Руси». Авраамий, епископ суздальский, ни за что не хотел ставить свою подпись, папа слал ему серебро и золото, а он не брал, тогда его на неделю посадили в оковы и силой принудили подписать. А потом была обедня, сиречь месса, гремела музыка, а Исидор пил фряжское вино и кричал: «Чудо свершилось- разрушилось средостение между Восточной и Западной Церковию! Да веселятся небеса и земля, да возблагодарим Всемогущего за Чудо сие!» – Василий Васильевич свернул бумагу, вскинул глаза на Антония. Лицо монаха было странно, уродливо обезображено гримасой.- Ну, что молчишь? Что бы сказал блаженный Августин про это чудо?

– Больше ничего не написано тут?- ткнул Антоний пальцами в бумагу.

– Да есть еще,- нерешительно протянул Василий Васильевич.- Ладно, не могу же я от духовника своего таить. Это мой боярин под именем Фомы Тверского пишет. Пишет еще, что ему и священноиноку Симеону суздальскому столь отвратно быть дальше в свите Исидора, что они решили бежать вдвоем другой дорогой, благо у них есть опасные грамоты, выданные им папой римским. Раз есть у них охранные листы, значит, нигде их не задержат, и они приедут раньше Исидора, всё и узнаем. Больше ничего не пишет.

– Да, они раньше приедут,- подтвердил Антоний, словно это было самое главное. Вид у него был отрешенный, он словно бы в столбняк впал, и Василий Васильевич понужнул его:

– Ну ты что, ну ты что молчишь? Я тебя спрашиваю, что сказал бы блаженный Августин про объединение Церквей?

– Сочти число зверя [114],- проговорил Антоний голосом отстраненным, чужим.

– Да ты, отче, что уж сразу круто столь? Может, не так все и опасливо, может, Фома неправильно, что-то понял, мой Фома неверующий…

– Правильно понял Фома, он православно верующий,- отвечал Антоний, а сам о чем-то другом думал.

– Ведь если любовь между христианами, если мир, разве же плохо, а-а, отче Антоний?

– Сочти число зверя!… Близ есть, при дверех! отвечал, не слыша вопроса, Антоний и посмотрел в глаза своему духовному сыну сочувственно и предостерегающе.- Молиться надо!