Записки опального директора - Натан Гимельфарб
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Несмотря на то, что я чувствовал, что близится трагическая развязка и я, пожалуй, уже был готов к ней, когда стала просматриваться реальная перспектива остаться в городе, который вскоре может быть оккупирован немцами, я всеми оставшимися силами воспротивился этому и попросил Марка Михайловича отправить меня с эшелоном. Уговаривать мне его не пришлось. Ему, еврею, было понятно, что для меня лучше погибнуть в попытке вырваться из города, чем оставаться здесь в ожидании прихода немцев. Однако, включить меня в список он не мог и пообещал только, что не помешает моей отправке, если кто-нибудь согласится погрузить меня в автобус, отходящий на вокзал.
Николай Павлович и Вася уложили в узелок содержимое моей тумбочки и пообещали, что одного меня здесь не оставят.
Слышно было, как идёт погрузка автомашин и автобусов у подъезда, как грохочут тележки с госпитальным имуществом, движущиеся по коридору к лифтам, а за больными с нашего этажа никто не приходил. Напряжение достигло предела и нервы сжались в комок.
После обеда в палату пришли наши дружинницы Катя и Сима и сказали, что нам нельзя больше ждать, так как погрузка идёт к концу и в спешке о нас могут забыть. Да и автобусов у подъезда осталось всего несколько.
Они принесли носилки, легко подняли меня с кровати и понесли к выходу. Вася подал костыли Николаю Павловичу, взял его под руку и они пошли вслед. У подъезда находился Марк Михайлович со списками в руках. Когда водитель автобуса спросил у него значимся ли мы в списках, он одобрительно кивнул головой и нас пропустили в автобус уже до предела загруженный больными. Мои носилки еле втиснули в проход и автобус отъехал. Вслед побежали девушки-дружинницы, произнося какие-то слова, смысл которых нельзя было понять из-за шума мотора и стонов раненых.
Я удивлялся отсутствию боли по пути в автобус. Обычно любой толчок или прикосновение вызывали жуткую боль в суставе, а тут никакой боли не чувствовалось, как будто меня подвергли анестезии. Не почувствовал я боли и когда автобус помчался по улицам города, совершая подъёмы и спуски по извилистому серпантину дороги, когда носилки наспех вынесли из машины и погрузили в товарный вагон отходящего поезда.
Вася стоял в дверном проёме и называл полустанки и станции, которые поезд проходил без остановок. В Пятигорске и Ессентуках остановки были кратковременные и, когда мы уже были близки к Минводам, поезд подвергся бомбёжке и обстрелу. Немецкий самолёт летал над крышами вагонов, на которых были нарисованы красные кресты, и методично поливал нас градом пуль из пулемёта. По крикам и стонам раненых можно было догадаться, что обстрел вёлся по рядам, с одного конца вагона ко второму. С другого самолёта было сброшено несколько бомб, которые разорвались вблизи железнодорожного полотна.
А поезд продолжал свой путь. Израсходовав боеприпасы, самолёты улетели, оставив в вагонах много убитых и раненых.
Неизвестно было успеем ли мы проскочить Минводский железнодорожный узел до захвата его немцами. Сохранялась опасность попасть немцам в руки на станции, куда мы с такой скоростью мчались. Сознавая такую возможность, я был готов к смерти от пули или бомбы, что казалось мне лучшим исходом.
Когда прибыли в Минводы, со всех сторон была слышна перестрелка, однако движением ещё кто-то управлял и стрелки переводились в нужном направлении, освобождая этот крупный узел от скопившихся железнодорожных составов. Почти без остановки наш поезд, часто меняя направления и грохоча по стрелкам, вырвался всё же из сплетения рельс и взял курс на Прохладную. Здесь мы подверглись второму интенсивному обстрелу из самолётов. Как и в первом случае, под Минводами, стрельба велась с небольшой высоты и не было никакого сомнения в том, что немцы видели красные кресты на вагонах и знали кого обстреливают.
В Прохладной, крупной железнодорожной станции на Ордженикидзевской железной дороге, наш состав загнали в тупик, чтобы оказать помощь раненым и выгрузить убитых.
К нам в вагон пришла группа женщин в повязках с красными крестами и сумками скорой помощи. Они вынесли трупы убитых и перевязали раненых. Женщины принесли молоко, творог, сметану, хлеб и покормили людей. Я от еды отказался и только выпил несколько глотков воды.
Сменили паровоз и поезд двинулся дальше. С нами в вагоне остались две женщины. Они представились, как члены Женсовета Прохладненского железнодорожного узла. Одна из них, Лидия Смыкова, была председателем Женсовета. Они согласились сопровождать нас до Баку, где намечалась разгрузка эшелона.
Ко мне, Николаю Павловичу и Васе Лида была особенно внимательна и старалась нам во всём помочь. Ей было за тридцать и она была хороша собой. Светлые волосы, голубые глаза, стройная спортивная фигура делали её моложе своих лет. Она работала в политотделе отделения дороги, а Женсоветом руководила на общественных началах.
Лида возмущалась и негодовала жестокостью и наглостью фашистов, расстреливающих из самолётов совсем беззащитных людей в санитарном поезде. Только из нашего вагона она со своими подругами вынесли двенадцать трупов.
Дважды ещё, не доезжая до Дербента, мы подверглись бомбёжке и обстрелу, что стоило жизни ещё шести больным. В Дербенте была краткая остановка. Вынесли убитых, перевязали раненых. Больше нас не бомбили и не обстреливали, и мы проносились сквозь встречные станции на большой скорости, почти без остановок.
В Баку прибыли ночью. Здесь был глубокий тыл и окна домов не имели бумажных наклеек от вибрации при бомбёжках. Сюда немецкие самолёты не долетали, однако правила светомаскировки соблюдались. Вокзал и улицы освещались синим светом.
Нас быстро выгрузили из вагонов и автобусами доставили на окраину города к пятиэтажному зданию средней школы. При нас из классов выгружали парты и вместо них устанавливали кровати. На наших глазах школьные комнаты превращались в госпитальные палаты с рядами коек, устланных новыми простынями.
Уже под утро в палату вошла девушка-азербайджанка в белом халате с подносом, на котором были гранёные стаканы с каким-то напитком белого цвета.
-Мацони будете? - спросила она с акцентом.
Я не знал, что такое мацони и никогда не слышал о таком напитке, но почему-то захотелось его попробовать. Мацони был очень холодным и имел какой-то незнакомый кисловатый вкус. Я выпил его с удовольствием, которое давно не испытывал от еды или питья.
-А ещё можно? - спросил я у девушки.
-Можно, пейте на здоровье! - ответила сестричка, улыбаясь.
Я выпил второй стакан мацони и уснул.
48
В госпитале во многом чувствовалась вчерашняя школа. Даже парты со двора не были вывезены, а на школьной спортивной площадке, что была видна из окна палаты, не смолкали голоса детей, играющих в различные игры. Нельзя было не заметить и следы спешки, в которой на базе школы образовали госпиталь. В палаты внесли кровати, которые занимали почти всю площадь бывших классных комнат. Не успели даже укомплектовать штаты медицинского, технического и вспомогательного персонала. Обязанности нянечек в основном выполняли дружинницы и ученицы старших классов соседней школы. Они же во многом помогали медсёстрам, которых не доставало.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});