Записки опального директора - Натан Гимельфарб

Не доставало в госпитале и медицинского оборудования, инвентаря, медикаментов, перевязочных материалов и обслуживающего персонала.

Главной его задачей было оказать первую врачебную помощь, сделать срочные хирургические операции, наложить гипс и поскорее отправить раненых в тыл. Для этого здесь самоотвержено трудились врачи и медсёстры, повара и посудомойки, санитары и нянечки, интенданты и шофера.

Раненых сюда завозили днём и ночью, не дожидаясь наличия свободных мест. Круглосуточно работали перевязочные и операционные, и непрерывно доставлялись на вокзал, получившие помощь и подготовленные к дальнейшей транспортировке больные. Врачи и медсёстры порой работали сутками, попеременно отдыхая по паре часов в примитивно оборудованных для этого комнатах.

По мере приближения фронта, поток раненых всё нарастал.

Днём, а иногда и ночью, когда сирены объявляли воздушную тревогу, всех ходячих больных отправляли в бомбоубежище, которое размещалось здесь же, в подвале. Об этом сообщалось также по радиорепродукторам, висящим в каждой палате.

Чаще самолёты только пролетали над городом и тогда вскоре звучал сигнал отбоя, но нередко город подвергался бомбёжке, от которой больше страдал железнодорожный узел. При одном из налётов несколько бомб разорвалось поблизости от нашего госпиталя. Как нам потом рассказали нянечки, одна из бомб упала в соседний с госпиталем двор. Были убитые и раненые, в том числе дети.

Несмотря на то, что мы оставались во время воздушных налётов в палатах и не в состоянии были принять какие-то меры самозащиты, я про себя отметил, что не испытывал страха подобно тому, как это было при бомбёжках на маршах, строительстве оборонительных сооружений или в недавних боях под Днепропетровском.

Врачи и медсёстры при налётах обычно не уходили в убежище, а расходились по палатам, где вместе с нами дожидались отбоя. Если сигналы тревоги раздавались во время операций, они не покидали операционную, пока раненого не уносили в палату. Женщины-врачи трудились также самоотвержено и мужественно, как и мужчины.

Я порой сравнивал труд медиков в нашем эвакогоспитале с трудом на оборонительных сооружениях, где мне недавно приходилось работать и приходил к выводу, что здесь он ни чуть не легче и не менее опасен.

Ежедневно были обходы врачей по палатам. Они проводились в быстром темпе, назначения -однообразны: перевязка, антибиотики, диетпитание. Часто раздавалась команда главврача: «На отправку!» Возле моей кровати врачи, обычно, задерживались. Лечащий врач докладывал главному о слабости, болях в загипсованной ноге, отсутствии аппетита, высокой температуре. Мне назначалась усиленная доза порошков, индивидуальное питание, внимательный уход.

Назначения эти выполнялись. Я получал обезболивающие и противовоспалительные лекарства, меня поили из чайника бульонами и соками, выполняли все мои просьбы, но состояние моё не только не улучшалось, а даже ухудшалось. Боли в колене не прекращались. Каждый шаг, проходящих мимо моей кровати сестёр или нянечек, отдавался сильной болью в ноге, и они, заходя в палату, обувались в мягкие тапочки. Из-за боли в челюсти я, по-прежнему, не мог жевать. Да и не было никакого желания есть. Боли вытеснили все чувства, в том числе и чувство голода.

Госпиталь выполнял, в основном, только хирургические операции на конечностях и моими ранениями в голову здесь не занимались, если не считать перевязки. Я чувствовал, что силы всё более покидают меня.

Каждый день кого-нибудь из моих соседей по палате отправляли в тыл и их места занимали новички. Как правило, лечение давало хорошие результаты и раненые, обычно, уезжали с заметным улучшением.

При очередном обходе главврач задержался у моей кровати дольше обычного. Вероятно, опасаясь за мою жизнь, он дал указание об отправке меня в тыл. Возможно такое решение им было принято и с учётом форсирования немцами Днепра и быстрым их продвижением на восток в направлении Харькова.

На следующий же день санитарный автобус доставил меня на вокзал, где уже загружались вагоны эвакопоезда, уходящего в тыл.

45

В Ворошиловград прибыли ночью. Здесь во всём ещё чувствовался порядок, дисциплина, стабильность. Разгрузка санитарных вагонов эвакопоезда производилась быстро, чётко и организованно. Принимавшие в этом участие женщины были внимательны и участливы. Автомобили скорой помощи расположились ровными рядами на привокзальной площади в ожидании приёма раненых. Молодая женщина-врач в форме капитана медицинской службы руководила распределением больных по машинам и отправкой их в госпиталя. Несмотря на ночной час и требования светомаскировки, на привокзальной площади и улицах города было достаточно светло от ламп синего света и такого же света фар автомобилей.

Нас доставили в стационарный военный госпиталь, где везде, начиная от приёмного отделения до больничных палат, был порядок, чистота и уют, характерные для медицинских учреждений высокого класса.

Всё здесь заметно отличалось от госпиталя в Лозовой, который больше походил на прифронтовую медсанчасть воинского подразделения. В приёмном отделении лежали ковры и было много цветов.

После врачебного осмотра меня доставили в палату, где было всего четыре кровати, тумбочки и стол, покрытый белой салфеткой. Сестричка уложила меня в удобную кровать, напоила чаем и велела спать до врачебного обхода.

Из-за высокой температуры и сильной боли в колене уснуть не смог. Стонали от боли и мои соседи. Вероятно, это была палата для тяжелораненых. Только утром поел несколько ложек жидкой манной каши и выпил из чайника кофе.

Врачи при обходе долго обговаривали план лечения и пришли к выводу о необходимости повторной операции, как только спадёт температура и я немного окрепну. Назначили медикаменты, витамины и диету. Поили жидкими супами, бульонами, соками, какао и чаем. А ещё давали к обеду вино, а вечером кефир.

Палатным врачом был опытный, немолодой уже майор медслужбы, а медсёстрами - две, посменно меняющиеся, молоденькие девушки, недавние школьницы, окончившие краткосрочные курсы. Врач навещал нашу палату по несколько раз в день, а медсёстры почти не уходили из неё, и были очень добры и внимательны.

Лечение, уход и забота положительно сказались на моём состоянии и настроении. Появилась, хоть и слабая, надежда на выздоровление, какой-то интерес к жизни и к происходящим в стране и мире событиям.

В палате висел репродуктор, который выключался, как правило, только на ночь и на послеобеденный сон. Радиопрограммы из Москвы начинались в восемь часов утра песней, слова которой запомнились на всю жизнь: