Сталин. От Фихте к Берия - Модест Алексеевич Колеров

имеет особо важное значение во время войны. Важность этого вопроса определяется по двум линиям: опасность захвата промышленных районов противником (пример Франции и России в мировой войне), и второе — вопрос размещения промышленности должен быть разрешён правильно под углом зрения связанности всей экономической системы и с учётом наибольшего благоприятствования обслуживанию будущих вероятных театров военных действий»[453].

Когда Зиновьев и Каменев вышли из тактического антитроцкистского союза со Сталиным и направили свои полемические стрелы против «изолированного государства», то есть против политического лидерства Сталина и той части большевистской партии, для которой, кратко говоря, реальная Советская Россия была важнее, «несомненнее» теоретической мировой революции, внешний политический вес Сталина заметно сократился. Тогда поддержавшие Сталина в его полемике с Троцким руководящий коммунистический идеолог Бухарин и старый большевистский публицист, глава Центрального статистического управления СССР В. В. Осинский (1887–1938) посвятили свои усилия операционализации выводов из формулы Сталина о «социализме в одной стране», ради одобрения которой и была созвана XV партийная конференция в 1926 году. С гораздо меньшей убедительностью (нежели Троцкий на апокалиптику Ленина) ссылаясь на положения Ленина о шансах самостоятельного выживания революции в России, Бухарин договорил то, что опасался договорить Сталин. Видимо, чтобы удержать в тонусе мировой революции иностранные отряды Коммунистического интернационала, обеспечивавшие активную внешнюю политику СССР на территории врага. Бухарин сказал именно то, что от него хотело услышать абсолютное большинство членов партии и солдат:

«У нас спор идёт относительно того, позволяют ли нам наши внутренние силы с полной уверенностью вести вперёд дело социалистического строительства. Мы утверждаем, — да! Мы можем построить социализм»[454].

В тени лозунгов, проблему приоритетной опоры на собственные силы детализировал на XV конференции партии — практически единственным из всех участников полемики, кто не только вёл речь о лозунгах, но, как видно из стенограммы, действительно пользовался терпеливым вниманием аудитории, был В. В. Осинский. Он уверенно напоминал партийцам старые марксистские споры, показывая, что они носят не просто тактико-политический характер:

«…самая идея строительства социализма прямиком и неизбежно ведёт к постановке вопроса о строительстве социализма в одной стране (…) возможно ли строительство социализма в нашей стране нашими собственными средствами, без существенной экономической помощи извне, возможно ли это материально… это возможно (…) Возьмём Соединённые Штаты Северной Америки и посмотрим, препятствует ли их связь с мировым хозяйством тому, чтобы имея обширнейший внутренний рынок, — заметьте, как раз это самое имеется и в России, — имея обширнейший внутренний рынок, они в первую очередь развивались за собственный счёт и экономика их определялась в первую очередь внутренними процессами, а не внешними условиями. Мы должны ответить, что не препятствует»[455].

Аргументы в пользу теории «строительства социализма в одной стране» Бухарин идейно (демонстративно) сблизил с традицией русской географической мысли о континентальном характере России, получившей своё наивысшее развитие в идеологии эмигрантского евразийства 1920–1930-х гг., а позже детализировал образ России, обозначив переход от антиколониальной и антиимпериалистической риторики «света с Востока» и лидера восставших народов колоний — к риторике великой державы, ресурсную военно-экономическую задачу которой начала решать сталинская индустриализация. В момент ускорения этой индустриализации, на чрезвычайной сессии Академии наук СССР в июне 1931 года Бухарин рассказал о «естественных предпосылках» проекта изолированного, автаркического суверенитета СССР, в котором звучал отголосок евразийского «континента»:

«С точки зрения естественных условий социализм отвоевал себе страну, которая является самым мощным единым участком мировой территории. Великобритания [имеется в виду Британская империя. — М. К.] территориально больше, но она разбита на куски и географически и ещё более экономически… Таким образом „строительная площадка“ социализма занимает лучший участок мира. По разведданным запасам нефти, водяной энергии, леса, торфа СССР занимает первое место. Но остальные категории естественных богатств (уголь, металл, нерудные ископаемые и т. д.) наверняка должны дать гораздо более высокие показатели, чем обычно принимается (…) социализм получил в своё распоряжение первоклассную величину, будучи поставлен перед задачей освоения „Евразии“…»[456].

«Первоначальное социалистическое накопление»

Даже в сознании такого верного сталиниста, но далеко не очень просвещённого марксиста, как Л. М. Каганович, проблема изолированного государства как предмет стратегического противостояния Троцкого и Сталина уверенно помещалась в контекст традиционных, ещё дореволюционных экономических споров, хотя и с грубыми ошибками в деталях. Он писал: «Троцкий занимал позицию, что социализм без помощи Западной Европы строить невозможно. Мировая революция провалилась, и у нас нет капиталов для восстановления промышленности. Красин… занимал позицию струвистскую. Струве говорил: нам надо учиться у капиталистов[457]. Красин тоже говорил, что давайте, мол, отдадим концессии направо-налево, пусть хозяйничают, а страну мы на этом поднимем, промышленность. Позиция Сталина и сталинцев была такова: нет, мы должны строить социализм собственными силами»[458].

Вне партийной схоластики и академических споров действительное развитие капитализма в России не просто как эволюции товарного хозяйственного уклада, а как ускоренной индустриализации ещё в эпоху Витте, уже тогда поставило вопрос об источниках накопления для финансирования индустриализации. Достигший громкого мирового авторитета, а в 1920-е годы ещё более прославленный его коммунистическим критиком Бухариным, избравшим его символом «неправильной» теории накопления, Туган-Барановский так подводил итоги первой русской индустриализации. Описывая «крупные успехи» в развитии тяжёлой промышленности в России конца XIX века, тогда уже традиционно связываемые с политикой С. Ю. Витте по оздоровлению финансовой системы, предопределившей приток иностранных капиталов, и усилению государственного железнодорожного строительства, экономист особо подчеркнул управляемость и «искусственность» этих достижений, ибо «Россия принадлежит к числу стран, бедных капиталом»[459], и не накапливает его в достаточном количестве. В таких условиях даже внутренние источники экономического роста вызывают удивление специалистов: «Поэтому без помощи иностранных капиталов нечего и думать о развитии нашей промышленности»[460].

Но главной новостью промышленного развития Российской империи становилось то, что исторически короткий период обилия внешнего капитала, выпавший на время индустриализации под руководством министра финансов Витте, очевидным образом заканчивался в перспективе мировой войны.

В начале 1910-х уже либеральный политик, экономист и идеолог государственной мощи России в своём имперском проекте «Великой России» П. Б. Струве не был ярым сторонником протекционизма, видя в этом следствие узкого, «оборонительного» национализма, чуждого масштабных исторических задач России как великой державы. Но и он, формулируя «экономическую проблему Великой России» в контексте её подготовки с к мировой войне, то есть к наивысшей форме внешнеполитической и внешнеэкономической конкуренции, исходил из того, что главными противниками России в этой войне станут Германия и Австро-Венгрия (и именно им предстоит эксплуатировать экономические причины внешней военной слабости России). В интересах этой военно-стратегической конкуренции, по мнению Струве, для России «нет более настоятельной общей задачи, чем укрепление её экономического состояния или иначе, чем