Красная тетрадь - Екатерина Мурашова

– А меня?

– Отчего ж не вас? Разве Аглая не хороша? А с Ипполитом у вас общие дела, интересы…

– Леокардия Власьевна! – не выдержал я. – Вы там, в своей амбулатории, не заразились ли чем? У меня, извините, ощущение, что говорю с безумицей…

– Однако!… Может, я уж давно безумна, а – не знаю? Интересная мысль! НО ваш ответ мне понятен. Жаль. Вы мне казались передовых взглядов. В том числе на брак. А как же с Надей?

– Если бы я мог разрешить, я уж решил бы давно! – честно ответил я. – Она сама мне не дает. Если это игра такая, то я уж устал…

– Рано вы от всего устали! Рано! Нынешнее поколение слабое какое-то, хлипкое. Отчего? Раз – и устал. А жил ли? Вы, вроде, и жили… Прошу, не торопитесь, взвесьте все. Потом – рубите. Жалеть не надо. Наша порода крепкая. Прощайте! (здесь она вскочила и сунула мне сухую и ломкую, как печенье, кисть) Мне – на прием, люди ждут.

«Не странен кто ж?» Иных считать безумцами, а на себя взгляни! Господи, и отчего я полагал, что в Сибири мне будет легко и просто? Прав дядюшка, все свои проблемы человек увозит с собой. Куда б не поехал…

Один вопрос остался у меня после этого дикого разговора: отчего для вхождения в семью Каденька предложила мне в жены только Аглаю, а не другую свою дочь – Любочку? Единственно ли по крестьянскому обычаю: прежде пристроить старшую дочь, а после о младшей думать? Или тут есть что-то еще?

От всех этих историй отправился на охоту. Охотник из меня никакой, стрелять толком не умею, зверей после жалко. Но здесь, как я понял, выбора у меня вовсе нету. Мужчина здешний должен на охоту ходить, вроде как горец не может быть без кинжала, а самоед в тундре – без оленей.

Взял у Гордеева ружье, лыжи, выслушал подробнейшие и, видимо, весьма толковые наставления. Петр Иванович пытался мне Пешку-З одолжить (говорил, что ею и командовать не надо, она сама все сделает), но я отказался – с чужой собакой не знаю, как сладить, а ежели она свою линию вести будет, то зачем мне? Потом Лисенок с Волчонком откуда-то вывернулись, ожгли взглядами: «Измаил, на охоту идешь?» – вижу, не одобряют, даже Зайчонка ко мне не подпустили. Для них, кто зверей убивает, вроде прокаженного становится на какое-то время. Забавные ребятишки. Так, сначала, и зовут меня Измаилом, а то – архангелом (религиозное воспитание у них будьте-нате – между Петей, к религии равнодушным, матерью-иудейкой и нянькой калмычкой, которая вообще во что-то языческое верит). Не мое дело, конечно, но как-то шел мимо них с Давыдовым с наших «конспиративных встреч», поймал одного из «троицы» – пошутил: вот, говорю, не я, он – архангел. Архангел Гавриил. Запомнили? Они повращали носами, посверкали глазами, буркнули что-то и убежали. Давыдов вслед поморщился. Вообще-то, сказал мне, я детей люблю. Но эти… что-то в них есть такое – дикое, страшненькое и человеческой цивилизации противное… Чуете, Андрей Андреич? Я, право, ничего такого специального не чую и, при возможности, вожусь с «троицей» охотно. Они платят мне возможным по их статусу и развитию доверием. Часто мне удается их понять и что-то им объяснить. Удивительно весьма, но похоже на то, что никто и никогда даже не пытался заняться их обучением (особенно это бросается в глаза по контрасту с детьми Веры Михайловой, с которыми старшие из троицы почти ровесники). Решительно непонятно, как брезгливо избегает этих детей Марья Ивановна Гордеева. Где здесь исток? Неприязнь с Петей? С матерью детей – Элайджей?

С последней я, наконец, свиделся и сумел оценить. И как раз на охоте.

Отправившись, по совету Пети Гордеева, в Березуевские разливы, я долго бродил бесцельно, наблюдая зимнюю жизнь леса и болот. Описывать красоты природы – не мой конек, но дивное совершенно впечатление производит тишина, которая стоит зимой на всем этом огромном, блистающем в солнечном свете пространстве. Скрип снега под собственными лыжами едва не оглушает, хочется остановиться и стоять, замерев в оцепенении вместе со всем прочим миром. Блистающая тишина. Надменное сонное величие огромных, в два обхвата, лиственниц и елей. С зеленоватого какого-то неба смотрит желто-голубой глаз солнца, махровый, словно опушенный заиндевевшими от мороза ресницами.

И вдруг – движение, живой, теплый, огненный взблеск. Приглядевшись из-за кустов, понял: две лисички играют в разливах. Текучие, изгибчивые тела, оранжевый, в красноту мех. Видно, что молодые, из одного выводка. Долго смотрел, любуясь, потом вспомнил свою надобность и, повинуясь обычаю, поднял ружье, прицелился… Зная свою «меткость» и оценив расстояние, даже и слегка не винился – не попал бы ни за что.

Но откуда-то сбоку – иное по пластике движение и крик:

– Измаил! Не стреляй, не надо!

От неожиданности палец едва не сорвался на курке и мигом спину и виски облило жаром и страхом: одно дело – лисы, а другое, пусть случайно и наугад, но в человека выстрелить!

Бросилась в глаза копна рыжих, лисьих вполне волос. На миг ожили лесные детские сказки, помстилось нечто про Большую Лисицу и т. п. Потом догадался: да это же таинственная Элайджа, не то юродивая, не то просто больная мать «троицы». Интересно, направляя меня в разливы, знал ли Петр Иванович, куда отправилась его собственная жена? Должно быть, не знал.

Лисички давно скрылись, мелькнув напоследок пушистыми хвостами. Я, опустив ружье, пошел навстречу женщине. Интересно, как она меня узнала, ведь мы никогда не встречались, да и острота зрения удивительная. Впрочем, если подумать, то увидеть издалека лицо прицеливающегося человека и вовсе невозможно…

– Здравствуй, Измаил, – Элайджа, по колено утонув в снегу, протянула мне голую, без варежки руку. – Приятно встретиться. Дети говорили о тебе. Ты видишь их, это для них хорошо. Тебе жаль, что нет для тебя красивой лисьей шкуры?

Если не считать места и обстоятельств встречи, Элайджа вовсе не выглядела не только умалишенной, но и значительно странной. Впрочем, внешность ее, несомненно, впечатляла. Огненные кудри дивной красоты, переносица и щеки усыпаны веснушками, в светло-коричневых глазах оранжевый отблеск. Ладонь горячая, как будто от печки.

– Приятно познакомиться, Элайджа. Отсутствию шкуры я вовсе не огорчен. Стрелок я никакой, и лисичкам, в сущности, ничего не угрожало. А вот то, что вы, оказывается, были рядом – это совершенно меняет дело.