Красная тетрадь - Екатерина Мурашова

– Ну что? – первым не выдержал инженер.

– Все очень плохо, Андрюша, – вздохнула Надя.

Измайлов взглянул на женщину. Она была все-таки очень мила. Губы приоткрыты, густые, коротко подстриженные волосы завились от влаги, щеки окрасил румянец, глаза ярко блестят.

– Что, твой муж, наконец, догадался о нас? – Андрей Андреевич выдохнул почти с облегчением.

Сейчас он с удовольствием подрался бы с Корониным, покатался с ним по дощатому полу, потом прикладывал бы снег к расквашенному носу и разбитым губам, ревниво оценивал урон, который самому удалось нанести противнику… Пожалуй, он даже согласился бы стреляться с народовольцем в Березуевских разливах. Слепящая белизна снега, медленные, мучительно-тягучие, утопающие в снегу движения людей. Давыдов и Веревкин – секунданты Коронина, Полушкин и Притыков – его собственные. «Господа, не угодно ли вам окончить дело миром?» Измайлов по привычке пожимает плечами, Коронин закусывает губу, трясет головой: «Ни-ког-да!» Где-то на краю света рыдает и пьет валериановые капли Надя, сестры пытаются ее утешить… Красота! Почему-то Измайлов был абсолютно уверен в том, что Коронин, так же, как и он сам, совершенно не умеет стрелять…

– Нет, хуже! – Надя, словно лошадка гривой, встряхивает волосами.

Измайлова охватывает внезапная злость.

– Надя, я устал! – серьезно заявляет он. – Неужели ты не видишь, что все это фальшиво до тошноты?! В этой истории ты играешь роль наивной пейзанки (каковой вовсе не являешься), а я – высокого, стройного, юного и черноволосого графа с пронзительными синими глазами. Даже беглый взгляд в мою сторону позволяет убедиться, что это – вовсе не мой портрет и не моя роль.

Он ожидал, что она заплачет или разозлится и в ответ оскорбит его. Второе, безусловно, устраивало его больше. В его представления об отношениях с женщинами входило твердое убеждение: любой женщине всегда надо дать возможность бросить мужчину самой. Вне зависимости от обстоятельств.

Надя деловито расстелила на столе крахмальную салфетку и принялась раскладывать на ней мясо и хлеб. Ее маленькие руки самую чуточку дрожали.

– Андрей, я должна тебе сказать. То есть, я как раз не должна, и, если я ошибаюсь, то Ипполит Михайлович… да и я сама себе никогда не прощу. Но… мы с тобой… и я уверена, что этого не может быть… Андрюша, мой муж и его товарищи полагают, что ты – провокатор, засланный жандармским управлением!

– Гм-м… – оборот оказался для Измайлова весьма неожиданным. – А им известно, для каких целей я заслан?

– Что… что ты хочешь сказать?! – Надины глаза сделались круглыми и испуганными, как у пойманной в ловушку белочки.

– Я спрашиваю, – терпеливо уточнил Измайлов. – Каких целей я могу достигнуть как провокатор, если с самого начала во всеуслышание отказываюсь работать с ними? Что по этому поводу думают господин Коронин со товарищи?

– Они не знают. Они думают… может быть, это такой ловкий ход, чтобы отвести подозрения… Понимаешь, Ипполит отчего-то точно знает, что провокатор должен быть…

– Господи, какая ерунда! – Измайлов вскочил и кругами заходил по тесной землянке: три шага в каждую сторону, двенадцать шагов – полный круг. – Это же так просто решить! Скажи своему мужу, чтобы они подавились своими секретами, не глядели в мою сторону, не подавали мне руки и не упоминали к ночи моего имени. Вот и все! Тогда я ничем не смогу им помешать…

– Ипполит так и предлагал. Но Веревкин с Давыдовым хотят разобраться, проследить твои связи… Или, если они все-таки ошибаются, использовать твой опыт… Но ты, ты скажи мне теперь, Андрюша…

– Я! Никогда! Не был! Жандармским провокатором! Тебе довольно? Или, в соответствии с романными традициями, я должен поклясться кровью? Каленым железом? Что ж! Тащи сюда кочергу!

– Андрюша, я тебе верю! Верю! – Надя наконец заплакала быстрыми, мелкими слезами, похожими на осенний дождик. – Но как мне убедить Ипполита, что он, что все они ошибаются?!

– Я не желаю никого ни в чем убеждать! – взревел Измайлов. – Ты слышишь?! Никого и ни в чем! И меньше всего меня интересует, кем меня считают эти занюханные сибирские революционеры, живущие в собственных убогих фантазиях!

В его груди клокотало чистое мужское бешенство.

Надя глядела на него с восхищением, обожанием. Потом опустилась на колени и обняла его ноги. Глаза ее, смотрящие на него снизу вверх, полные слез, были прекрасны. Ненавидя себя, он ощутил возбуждение в чреслах от ее позы и прикосновений. Не говоря ни слова, мотнул подбородком в сторону лежанки. Надя также молча, не спуская с него нежно-обожающего взора, выполнила приказ.

Они не успели даже раздеться. Им обоим было просто потрясающе хорошо. Надя рыдала от счастья в его объятиях. Потом задышала в шею и прошептала: «Ты не сердись на Ипполита, Андрюшенька, солнышко мое. Он нервничает сейчас, и его понять надо, потому что они знаешь что задумали…»

– Не говори, – срывающимся голосом попросил Измайлов.

– Скажу, – упрямо пробормотала Надя. – Чтоб ты знал, что я тебе верю…

Когда после Измайлов вышел из землянки облегчиться, он подошел к толстой сосне, повернулся спиной и с размаху ударился об ствол затылком. Замычал от разочарования. Сознание его не покинуло и даже боли не было. Только случайный сучок почти нечувствительно пропорол кожу и тонкая струйка крови, щекоча шею, стекала из-под волос за шиворот.

Матюша-младший был рослым для своих лет, а старая кобыла Гречка – вовсе невысока ростом. Сочетание этих фактов позволило мальчику вполне успешно оседлать лошадь и самостоятельно влезть на нее с приступки денника. Гречка хорошо знала Матюшу и как седока, и как мальчика, у которого карманы всегда набиты сахаром и печеньем, а потому готова была по его воле прогуляться в неурочное время. Воронок в своем стойле возмущенно ржал и бил копытом в доски, огораживающие денник.

«Ну, уж извини, – сказал ему Матюша, аккуратно протягивая жеребцу сахар. – Я знаю, что ты куда шибче Гречки бегаешь, но мне с тобой покуда не сладить».

Следить за казачьими разъездами оказалось довольно просто и не слишком-то интересно. Казалось, что казаки вовсе не озабочены обнаружением разбойников или иным государственным делом. Куда больше их интересовали трактиры, лавки и поселковые девки на выданье. Впрочем, Матюша от природы был несуетлив и никуда не торопился. Он принял решение и выполнял его, ни минуты не сомневаясь в том, что рано или поздно произойдет что-нибудь такое, что натолкнет его на мысль о дальнейших действиях. Логический аппарат этого ребенка работал абсолютно безупречно, а терпение его было сродни терпению белого медведя, часами поджидающего нерпу у дыхательного отверстия. Уже теперь, через полтора месяца после начала наблюдения, он узнал и до времени хранил в памяти много всякого. Но в общую картину это «всякое» пока не складывалось. Значит, нужно было ждать еще.