Красная тетрадь - Екатерина Мурашова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однажды вблизи Егорьевска он повстречался с тремя детьми, которые на лыжах пересекали тракт. Сверстники всегда интересовали Матвея, так как никого из них, кроме Сони, мама Вера в дом не допускала.
– Стойте! – крикнул Матюша.
Троица послушно остановилась. Матюша спешился и, улыбаясь и держа Гречку в поводу, подошел к детям. Одна из девочек тут же вынула откуда-то кусок лепешки и угостила лошадь. Потом звонко поцеловала Гречку в заиндевевшую морду.
– Я – Матвей Печинога, с Мариинского прииска, – представился Матюша. – А вы – с Егорьевска?
Девочки дружно кивнули. Мальчик внимательно оглядел Матюшу, потом сестер и сказал:
– Глядите, он похож на вас. Странно.
– И на тебя похож, – заметила младшая девочка.
– Сними шапку, – попросила старшая.
Матюша послушно стянул волчью ушанку. ТО же самое сделали и все трое детей на лыжах. Одинаковые темно-рыжие волосы упали на лбы и плечи. У Матюши они были самыми короткими, у старшей девочки почти достигали пояса.
– Мы – Лисенок, Волчонок, Зайчонок, – быстро представил себя и сестер мальчик.
– Непонятно, – сказала Лисенок.
– Интересные имена, – похвалил Матвей. – И вам подходят. Можно шапку надеть?
– Одевай, – кивнул Волчонок. – Мы – медведя смотреть ходили. Как он спит. Никто не знает, где, только мама. Если не будешь болтать, тебе покажем. Потом, на лошади нельзя. Расскажи теперь, что ты делаешь.
– Это долго, – возразил Матюша.
– Не хочешь? – спросила Лисенок.
– Хочу, – твердо сказал мальчик. Рассказать кому-то и вправду будет полезно. Соню нельзя волновать. Она и так только недавно перестала плакать и кричать по ночам. Рыжие дети, которые сами ходят смотреть медведя, точно никому не проболтаются. – Но не здесь. Придете ко мне в гости? У меня есть сестра, игрушки и большие собаки. Очень большие, вы таких не видели.
– Как волк? – спросила Зайчонок.
– Больше! – ухмыльнулся Матюша.
– Как дом? – продолжала допытываться девочка.
– Ну… меньше, конечно… Придете?
– Как найти? – спросил Волчонок.
– Как с тракта начнется приисковый поселок, так первый поворот направо. Крайний дом, еще по тропке к лесу идти.
– Направо – это как? – спросила Лисенок.
Матюша смешался. Потом вспомнил, как учили его самого.
– Ты какой рукой ешь?
– Любой. Этой или этой. Почему спрашиваешь?
– Хорошо. А пишешь, рисуешь?
– Не понимаю.
Потом попробовали использовать в качестве приметы зеленую трубу. Выяснилось, что троица прекрасно различает, но неуверенно называет цвета. В конце концов договорились, что свернуть надо туда, где проулок длиннее. Примета не слишком верная, но лучше, чем ничего.
– Дом Веры Михайловой спросите, всякий покажет, – сказал Матюша.
– Мы не будем спрашивать, – сказал Волчонок.
Расстались по-хорошему. Матюша гордился собой и новым знакомством. Не признаваясь ни себе, ни сестре, он слегка ревновал и обижался, когда выяснилось, что Соня общается со своими родными братьями и сестрами, какими бы странными и противными они не были. А теперь и к нему придут настоящие гости, и он познакомит их с Соней! А если еще рыжие не соврали и вправду покажут, где залег в берлоге медведь! Тогда вообще…
Остяк Алеша не любил яркого света, и Вера почти до предела завернула фитиль лампы. Чай в обеих чашках давно остыл. На Вериной тарелке лежал надкусанный кусок пирога, Алеша уже полчаса сосал кусочек бурого сахара. Тени на потолке шевелились угрожающе. В комнате повисла ночная тишина, но даже собаки не спали, и то и дело открывали глаза и поднимали тяжелые морды, неопределенно беспокоясь, прислушиваясь и принюхиваясь. Чужих в пределах досягаемости не было, но что-то было не так.
– Ну что же решать будем, Алеша? – тихо спросила Вера и оперлась о стол локтями, поддерживая голову. – Может быть, ну их совсем? С лихими людьми связаться – как бы себе дороже не вышло.
– Какой процент-то потребуют, этот сказал?
– Нет, ничего не сказал, это уж, как я понимаю, потом – как сторгуемся.
– А зараз выплатить их долю нельзя будет, как ты думаешь?
– Нет, на это, мне кажется, Черный Атаман не пойдет. Ему интересно нас на крючке держать.
– Что же это за интерес? Разъясни, – находясь вдвоем с Верой, остяк говорил по-русски совершенно чисто и не употреблял мусорных словечек.
– Я думаю, его здесь интерес вовсе не в деньгах. Это вроде развлечения такого. Ему занятно как бы свой прииск иметь.
– Зачем атаману прииск?
– Поверь, Алеша, этому атаману нужен. Я знаю, что говорю.
– Ну раз знаешь… Тебе – верю. Но нам-то эта его особенность боком не выйдет ли?
– Не знаю. Потому и сомневаюсь. Сумеем ли после всего с крючка слезть?
– Есть способы, есть способы, – Алеша пожевал узкими губами, причмокнул, слизывая сахар. – Думать, однако, надо… А этот, который к тебе приходил, – что ж?
– Я его давно, еще по Петербургу помню. И он меня. Теперь – что ж? Беглый каторжник…
– Говорят, он Печиногу убил…
– Он говорит: не убивал. Я не знаю, чему верить…
– А что ему – Матвей? Откуда ветер-то дует?
– Алеша, я не хочу о том говорить.
– Не скажешь? Ну ладно, дело твое…
Молчание было темным, мохнатым и укромным, как пыль в углу под кроватью.
– Что ж мне – отказать ему, как за ответом придет?
– Зачем отказывать? – Алеша покачал большой, круглой головой. – Соглашайся покуда. Поглядим, как дальше дело пойдет. Есть ли золото-то? Весна впереди, лето, может, это вообще все бабьи сказки… А если не сказки окажутся, тогда… Тогда будем дело делать…
– А коли…?
– Не бойся, Вера, старый Алеша тебя и детей всякому в обиду не даст. На любой крючок другой крючок найдется…
– Алеша… я… – Вера замешкалась, опустила глаза. Потом взяла руку остяка в свои и поцеловала морщинистую ладонь. – Я хотела сказать, спасибо тебе…
– Я так, однако, и понял, – усмехнулся Алеша, хрустнул остатком сахара и болезненно поморщился. – Язык мало-мало прикусил, – ответил он на Верин вопросительный взгляд.
В большой зале «Калифорнии» гуляли. Обед плавно перетек в ужин, а ужин – и вовсе непонятно во что. Хайме с кухаркой заранее готовили постное, но о сроках Рождественского поста позабыли после первого штофа. Два стола гости своими силами составили вместе. От возрастающей неловкости собеседников вино и подлива лились на стол. Меняли уж третью скатерть. Трактирщик Илья Самсонович с мягкой неопределенной полуулыбкой на полных губах сидел за столом со всеми, но голоса почти не подавал, а прислугой управлял с помощью выразительных взглядов. Ничего не пил. Из кушаний лузгал кедровые орешки. Гости же ели все без разбору, и все нахваливали.