Гордиев узел Российской империи. Власть, шляхта и народ на Правобережной Украине (1793-1914) - Даниэль Бовуа

Некоторые шляхтичи решили, что настало время получить какой-нибудь чин в российской административной системе, однако Гижицкий нашел иной способ оплаты их службы: он ввел специальный налог, взимая с каждого уездного дворянского собрания по 300 рублей, а с губернского – 1000 рублей. Поскольку налог платили не очень охотно, Гижицкий пошел на превышение своих полномочий, сделав предложение, от которого польская шляхта не смогла отказаться: под угрозой обнародования всех государственных недоимок он заставил уездных предводителей шляхты собраться у него и добился уплаты налога. В конечном счете собрания, на которые приглашались в качестве дополнительного «аргумента» исправники и заседатели из каждого уезда, окончательно возмутили шляхту, в связи с чем волынский предводитель Ледуховский обратился с протестом к министру внутренних дел. Комитет министров заслушал это «скандальное дело» 24 октября 1821 г., а 29 октября постановил сделать губернатору выговор.

И хотя должность губернатора в данном случае занимал чиновник польского происхождения, это ни на что не повлияло, и ставшие уже традиционными споры разгорелись вновь. Ледуховский настаивал на том, что был глубоко оскорблен губернатором и что эти странные собрания противоречили ст. 36 Жалованной грамоты, согласно которой собрания проходили раз в три года с целью проведения выборов. Он указывал также на то, что вынужденные переезды производятся за счет заинтересованных лиц и что любые поборы к выгоде канцелярии губернатора незаконны. Когда Кочубей стал расспрашивать Гижицкого о реальном положении дел, тот вновь попытался предстать в роли защитника интересов государства, однако его аргументы не были приняты. Вся эта неприятная и нескончаемая бюрократическая война была типичным результатом социально-административного паралича, разбившего «прежние польские губернии». Несомненно, расходы на жалованье для губернских секретарей должны были идти из государственного бюджета, но зачем было обещать создать должности для польской безземельной шляхты? Из журнала Комитета министров, который в октябре 1821 г. собирался дважды, чтобы всерьез заняться решением этого спора, узнаем, что месяцем раньше Комитет дал ответ на аналогичное обращение Курского дворянского собрания по поводу интеграции в иерархию чинов избранных дворян, которые выполняли свои функции бесплатно. Просьба была удовлетворена, в трех строчках говорилось о том, что избранные дворяне могли пользоваться чином 9-го класса в течение трех лет действия мандата. Курская губерния не относилась к новоприобретенным, и в этом заключалась вся разница в решении вопроса331.

В конечном итоге волынский губернатор добился определенных результатов, хоть и балансируя на грани дозволенного. Он укрепил уездную полицию, которая формировалась, как и в случае исправников, из польской шляхты, в большинстве своем «голоты», однако избираемой землевладельцами. В январе 1822 г. он докладывал министру внутренних дел, что из-за близости его губернии к границе здесь рассматривается гораздо больше гражданских и уголовных дел, а потому четырех полицейских (заседателей), избираемых в каждом уезде шляхетскими собраниями и состоявших с 1804 г. на государственном жалованье, недостаточно. Губернатор, в частности, просил в связи с делами о контрабанде выделить еще по два заседателя на каждый уезд. Поскольку Министерство финансов оставалось глухо к его просьбе (такое решение предусматривало бы присвоение им чина согласно Табели о рангах), губернатор предложил избирать их на шляхетских собраниях, к своей просьбе он также добавил некоторые подробности о преследовании беглецов и попрошаек. Граф Кочубей дал согласие на такое решение и назначил шестерым избранным в уездах заседателям по 200 рублей жалованья в год. В очередной раз проявилось несоответствие между желанием исключить безземельную шляхту из публичной жизни и необходимостью использовать ее из-за нехватки чиновников непольского происхождения332.

Недостаток людей в полиции, и в шляхетских судах в особенности, давал о себе знать в пока еще не очень многочисленных случаях (их станет больше) массовых крестьянских бунтов. Однако уже тогда наметилась тенденция к определенному взаимопониманию между миром землевладельцев и царской властью, которая в будущем усилится. Так, Уманский земский суд сообщил киевскому губернатору 26 мая 1817 г. о бунте 1016 крепостных села Подвысокое, находящегося во владении Текли Потоцкой, одной из наследниц могущественного Щ. Потоцкого. Крестьяне взбунтовались в ответ на весть об аресте нескольких односельчан. Для их усмирения было вызвано войско, арестовавшее 140 человек, однако это не остановило крестьян. В 1825 г. опять пришлось прибегнуть к помощи армии; 60 крестьян было выслано в Киев и прилюдно высечено, двое отправлено на каторгу. Через год, в июне 1826 г., село вновь было занято военными, так как местная полиция оказалась бессильной. Под суд был отдан 91 крестьянин, 59 высечено, 22 посажено в тюрьму (в которой шестеро скончалось), два сослано на каторгу. Сенат одобрил эти приговоры 28 июля 1826 г.333

Подобным образом Комитет министров не мог не одобрить 1 июня 1818 г. введение войска в село Степань Ровенского уезда Волынской губернии, принадлежавшее бывшему предводителю шляхты, тайному советнику Ворцелю. Исправник, который подал рапорт незадолго до этого, мог быть лишь выбран Житомирским дворянским собранием при губернаторе Гижицком. В ежегодном отчете за 1818 г. тот же польский сановник сообщал и о других бунтах в Чарторыйске Луцкого уезда, в имении Почея334, где беспорядки уже имели место в 1814 г., а также в селе Кириловка Житомирского уезда, где местная полиция не смогла подавить бунт, спровоцированный злоупотреблениями помещика Можковского335.

В 1820-х гг. украинские крестьяне делали попытки – пока, как правило, безрезультатные – искать правду скорее у русских, чем у поляков. Настанет время, когда первые станут смотреть на защиту крестьян как на действенное средство вытеснения вторых. Крестьяне занимали подобную позицию, прежде всего там – что естественно, – где их владельцем являлось государство, которое, кстати, вынуждено было оставлять польских экономов и смотрителей в имениях, конфискованных или купленных во времена Екатерины II. Значительное присутствие польской шляхты в имениях, созданных на основе бывших староств, привело к тому, что там, как и везде, судопроизводство осуществляли шляхетские собрания и суды. Жалоба крестьян 28 деревень из околиц Звенигородки министру юстиции от 6 сентября 1819 г. на их «владельцев», польских шляхтичей Чишевского и Кулещя, осталась без ответа, несмотря на злоупотребления управляющих, начиная с 1810 г.: завышенные налоги, принудительное выполнение работ в свою пользу, захват крестьянских наделов для себя или своих родственников, избиение и физические расправы, запрет пользоваться лесом, подкуп исправника и других ответственных лиц. Последние хватали наиболее активных и грамотных крестьян и требовали от них обещания, что те никогда не будут составлять жалобы. Подобную ситуацию описали и крестьяне из села Вишневка, части Летичевского староства в Подольской губернии, которое принадлежало коллежскому советнику Дордету (возможно, он был французским эмигрантом). В 1818 г. по его приказу был арестован, избит, а затем на год заточен в тюрьму крестьянин, пытавшийся подать жалобу царю, когда тот проезжал через Подольскую губернию. Однако крестьяне от своей затеи не отказались и в 1820 г. попробовали подать петицию проезжавшим сенаторам, однако их перехватил Стшелецкий, конторщик Дордета, и приказал заковать в кандалы. В мае 1823 г. они обо всем рассказали в третьей жалобе великому князю Константину, сетуя на абсолютное отсутствие защиты в мире, где полиция создана в угоду помещикам, а те «не чувствуют никакой власти над собой». Крестьяне недоумевали, почему убивший троих человек Стшелецкий не был наказан уездным судом336.

Этого им так и не объяснили. Зато шляхетские собрания располагали множеством возможностей, чтобы напрямую обратиться к царю и доказать, что именно они являются опорой самодержавия, преданными слугами царской власти, даже если их в чем-то и подозревали. Это прекрасно понимали и помещики Киевской губернии. В 1821 г. Министерство финансов проявило пристальный интерес к тому, на что тратились средства из кассы собрания, и намеревалось поручить проверку счетов специальной комиссии. По мнению графа Густава Олизара, который сменил графа Петра Потоцкого на должности губернского предводителя шляхты, в сложившейся ситуации эффективной могла бы оказаться публикация и рассылка всем помещикам губернии декларации, полной горячих и высокопарных слов, которая могла бы также произвести впечатление и на власть. В тексте декларации, напечатанном по-русски на голубой бумаге, а по-польски – на белой форматом 20×30 см, шла речь о почетной обязанности дворянского предводителя разъяснять своим «соотечественникам» назначение денег в кассе. В действительности из написанного в характерном для сеймиков риторическом стиле текста ничего не следовало, если не считать упоминания о том, что в 1821 г. 24 шляхтича заплатили налоги согласно имевшейся у них собственности за признание их принадлежности к шляхте и запись в родословные книги. Отметим незначительное количество записанных. Налог составлял от 5 до 100 рублей с семьи, сумма накопленных за предыдущие годы средств составляла небольшой капитал в 42 480 рублей ассигнациями, вложение которых приносило прибыль в 2548 рублей ассигнациями годовых. Этого хватало для содержания помещения дворянского собрания, а также дюжины секретарей, архивистов и прислуги. В этом скудном отчете приводился один неожиданный факт. По словам Олизара, наибольшую часть суммы, размер которой неизвестен, составляли добровольные взносы на сооружение в Киеве католического храма Провидения Господня во славу милостивого монарха. Пламенное обращение предводителя дворянства Олизара предназначалось скорее для демонстрации бесконечной преданности шляхты монархии. Он писал, что был бы счастлив оправдать почетное доверие, которым одарили его сограждане, и подчеркивал, что идея строительства костела возымеет действие на тех, кто ранее с осторожностью и недоверием относился к благотворительности. Однако начатое в 1817 г. строительство затянулось, и католический собор во славу Александру I был открыт в православном Киеве лишь в 1842 г.337