Витязь на распутье - Валерий Елманов

Словом, в этот день так ни до чего и не удалось договориться.

Признаться, я рассчитывал на два козыря, имеющихся у меня в рукаве, один из которых собирался продемонстрировать не далее как нынешним вечером, а может, и оба, а потому имелась надежда на то, что парень смягчится, поймет, что был неправ, и согласится, чтоб Ксения стала моей женой.

Учитывая, что ужин у нас не обычный, а торжественный, я попросил Чемоданова по такому случаю расстараться, а заодно посоветовал непременно привлечь Резвану. Не знаю, где уж там он добывал поваров, но блюд и впрямь было много, а участие Резваны обеспечило им необычный аромат и вкус.

Про меня и говорить нечего – во рту за предыдущие сутки ни маковой росинки. Не поел я и перед тем, как лег спать, – было не до еды, уж очень все болело. Однако снадобья и мази моей ключницы помогли, так что, проснувшись, я почувствовал себя относительно прилично, и только теперь понял, насколько голоден.

У Федора всегда был отменный аппетит, да и Ксения на отсутствие оного не жаловалась, а Басманов впервые столкнулся с кулинарным мастерством Резваны. Дмитрию, поначалу изображавшему недовольство и отсутствие аппетита, оставалось только с завистью хмуро посматривать на всех нас, но наконец и он не выдержал. Вначале государь нехотя отведал какой-то каши с черносливом, потом поросенка, зажаренного на двух дюжинах травок, после еще что-то, и тоже с изрядным количеством зелени, – в общем, и он голодным не остался.

Правда, лицо его по-прежнему оставалось мрачным, да и обстановку за столом тоже веселой не назвать. Пришлось принимать меры, и, едва расторопные слуги убрали блюда с кушаньями, я перешел к выкладыванию первого из козырей и подмигнул Дубцу. Тот понимающе кивнул и немедленно притащил гитару.

– Помнится, ты как-то посетовал, что никогда не слышал моих песен, – напомнил я царю его подколки в Константино-Еленинской башне, – да еще просил потешить тебя хоть разок. Что ж, желание государя, даже если высказано в виде просьбы, – тот же приказ, которому обязан повиноваться любой его подданный.

Дмитрий недоверчиво посмотрел на гитару, затем на меня.

– Это что, ты енти гусли с собой на Русь привез? – осведомился он.

– Позже подарили, – пояснил я, но, пока неспешно настраивал, не удержавшись, похвалился: – Изготовлена лучшим мастером во всей Италии – великим… – Но фамилия, названная Алехой, как назло, выскочила из головы, так что пришлось ляпнуть первую, которая пришла на ум: – Страдивари.

Начал я с бодрых песен Высоцкого, дабы поднять настроение государю. Но и загрустившую Ксюшу не хотелось оставлять без внимания, а потому я заявил, что хочу поведать об одном случае, который как-то приключился со мной еще в самом начале моего пребывания на Руси, и исполнил для присутствующих «Погоню» Высоцкого.

Особо выделенная мною строка: «как любил я вас, очи черные» и веселое подмигивание сыграли свою роль – царевна то ли разрумянилась от удовольствия, то ли зарделась от смущения, а скорее всего – вперемешку и то, и то.

Азарт, воинственность, бесшабашная отвага и удаль, звучавшие в словах как этой, так и последующих песен, изрядно оживили и Дмитрия. Даже после того, как очередная заканчивалась, он еще некоторое время шевелил губами и беззвучно повторял про себя наиболее понравившиеся строки.

«Кажется, пора», – решил я и стал плавно переходить к лирике.

Что же касается самой последней песни, то я объявил, что ныне все-таки был день сватовства, хотя и несколько скомканного – в связи с опозданием я даже не успел ничего сказать девушке, которую просил стать своей женой. Именно поэтому – лучше поздно, чем никогда – я хотел бы произнести пару слов, точнее, пусть это за меня сейчас сделает песня. И приступил к «Лирической» все того же Высоцкого, преимущественно глядя на Ксению, но изредка украдкой посматривая и на Дмитрия:

Государь молчал, но по окончании, не выдержав, с подозрением осведомился:

– А вот ты тута пел, мол, украду, ежели кража тебе по душе. Енто ты об чем?

– О том, что истинный влюбленный готов на все, чтобы заполучить в жены свою избранницу, – деликатно пояснил я. – Но думаю, у меня с Ксенией Борисовной до такого не дойдет, ибо брат невесты, который в отца место, согласен, а государь… – И замолчал, уставившись в ожидании на Дмитрия.

Тот, склонив голову, задумался. Что ж, мы люди терпеливые, своего непременно добьемся, и я перешел на Антонова: «Наши дни с тобой, как песни, – то печальны, то смешны…»

Пел я, обращаясь преимущественно к царевне, но всякий раз, заканчивая припев, делал особый нажим на последних словах: «Если пойдем вдвоем…» При этом я вопросительно поворачивался к Дмитрию. Мол, как там у нас насчет этого самого «если», государь? Не надумал еще, а то от вида светлой дороги впереди мне столь невтерпеж пройтись по ней вдвоем, что запросто могу обойтись и без царского благословения – чай, я не гордый, и без него потопаю.

Дмитрий хмурился, отводя взгляд в сторону, поэтому, едва стих последний аккорд, я озвучил свой намек, заметив:

– Правда, на то, чтобы пойти вдвоем, Ксения Борисовна, надо вначале получить разрешение государя, но, памятуя о том, что он дал свое царское обещание, которое золотое, думается, что тут препон не предвидится. – И я вновь повернулся к Дмитрию. – Или слово кесаря ржавчиной покрылось?

В ответ молчание. Я не торопил. Взгляды остальных тоже устремились на государя. Оказавшись в их перекрестье, Дмитрий почувствовал себя не совсем уютно, однако продолжал помалкивать, только наклонил голову, стараясь скрыть проступившую на лице краску. Ну прямо как страус. Для вящего сходства ему осталось только засунуть голову в щель между досками – если найдет, конечно, поскольку плотники потрудились на совесть.

Наконец он встрепенулся, строго заявил всем:

– Ныне у нас особая гово́ря с князем будет. – И встал, властно указывая мне рукой на выход.

В моем тереме было просторно, хотя и не так пусто, как в первые дни по приезде – кое-что из мебели уже появилось и эдакой холостяцкой необжитости уже не чувствовалось. Да и в кабинете тоже прибавилось и шкафчиков, и полочек.

Первым делом я аккуратно отставил гитару, решив далеко не убирать, после чего обратился во внимание. Дмитрий, усевшийся напротив, начал издалека, да из такого, что о-го-го. Мол, хорошо ли я подумал?

– Не по купцу товар, – выпалил он и добавил: – Ты не помысли чего – ныне не об Эстляндии моя забота, о тебе. Ты ныне и у меня в чести, и у царевича, так что купчина из выгодных. Хошь, я за тебя Анну сосватаю, коя сестра Жигмонта? Хотя нет, куда лучшее иная королевна, коя дочка Карлы свейского. Слыхал я, девка ликом хоть куда, да и по летам… Ты ж мне в версту[98], верно? Ну вот, стало быть, его Катерина[99] на два годка тебя помладше – самое то.

Я снисходительно улыбнулся его наивным ухищрениям, открыл было рот, но чуть погодя мне вдруг пришло в голову, что сейчас самое время для маленькой мести за Ярославль – не все ж ему одному заниматься пакостями, – и вместо отказа лишь неуверенно передернул плечами, пусть воспримет этот жест за мое колебание.

Так и получилось. Дмитрий немедленно возликовал, довольно потер руки и, радуясь, что удалось меня отговорить или почти отговорить от женитьбы на Ксении, усилил натиск, принявшись дожимать меня до конца. Мол, я могу не сомневаться – коли он сам выступит в роли свата, Карл нипочем ему не откажет, а уж невеста тем паче. И вообще, куда лучше и достойнее для князя заморские шелка и бархат, нежели…

– А мне льняное полотно дороже всего, – перебил я его, когда решил, что пора, а для усиления контраста даже вкрадчиво поделился с ним: – Не поверишь, государь, но влюбился не на шутку.

Третий день – ей-ей не вру! —Саблю в руки не беру,И мечтательность такая,Что того гляди помру!..[100]

Дмитрия надо было видеть. Ну да, вроде бы почти убедил, и на тебе – начинай все заново. Из парилки да в прорубь – ну в точности как он меня в Ярославле. Государь вскочил со стула, по старой привычке забегав из угла в угол, и мне оставалось только глядеть, насколько его хватит, и гадать, какие еще доводы он приведет.

– Опять же и сам товар залежалый, – выпалил он через минуту. – Вон у Басманова-то братанична куда сочней, так на что тебе переспелок?

– Злато, сколь ни лежит, златом и останется, – лениво огрызнулся я.

– Ежели б злато, так и спору не было бы, – фыркнул он и, подскочив ко мне, принялся заговорщически шептать на ухо, словно опасаясь, будто кто-то может подслушать: – Ты мать-то ее припомни! Чай, не раз видал, за столом у царевича сидючи. Али мыслишь, мне не ведомо, яко она всех кобелей на тебя спускала?

– Так то мать, – рассудительно возразил я. – Потому-то я и женюсь не на Марии Григорьевне. Опять же теща, она и в Африке теща – тут уж ничего не попишешь.