Циничные теории. Как все стали спорить о расе, гендере и идентичности и что в этом плохого - Хелен Плакроуз

негативные эмоции по поводу расового профилирования[517] и привлечения к коллективной ответственности за расизм воспринимаются как признаки «хрупкости» и свидетельство соучастия в расизме, а то и пособничества ему. Белые люди – безусловные бенефициары расизма и превосходства белой расы. Так гласит Истина в понимании Социальной Справедливости, и только попробуйте с ней не согласиться. Дианджело совершенно однозначна на этот счет. Если «защитные реакции» – несогласие, молчание и уход от стрессовой ситуации – свидетельствуют о хрупкости, то единственный способ не быть «хрупким» – соглашаться с Истиной, не проявлять негативных эмоций и оставаться на месте. Вслед за этим полагается активно приступить к познанию Истины, а именно научиться деконструировать белость и привилегии белых, то есть участвовать в необходимой «антирасистской» работе.

Все это ошеломляет. Дианджело, белая женщина, уверяет, что все белые люди – расисты и иначе быть не может, поскольку они были рождены в системе могущественных расистских дискурсов[518]. Она настаивает, что белые люди по умолчанию соучастники расизма и поэтому ликвидация его системы входит в их личную ответственность. Как и Эпплбаум, она утверждает, что не имеет значения, если отдельные белые люди – хорошие, презирают расизм и ничего не знают о собственных расистских предубеждениях:

Не имеет значения, хороший человек или плохой. Расизм – это многослойная система, встроенная в нашу культуру. Мы все социализированы в системе расизма. Расизм неизбежен. Расизм – слепое пятно белых, мое слепое пятно. Расизм сложен, и мне не нужно понимать все нюансы этого взаимодействия, чтобы удостовериться в нем. Белые/я бессознательно встроены в расизм. Предвзятость имплицитна и бессознательна[519].

«Белую хрупкость» переполняет такой личностный подход, а также коллективизм и отказ от индивидуальности. Дианджело пишет от лица белого человека остальным белым людям, настаивая, что «мы» должны воспринимать мир так же, как она:

Эта книга беззастенчиво укоренена в политике идентичности. Я белая, и я пишу о том, как мыслят белые. Прежде всего я пишу для белой аудитории; когда я использую термины «нам» и «мы», я отсылаю к коллективному белому[520].

Для Теоретиков вроде Дианджело белые – это коллективное понятие, в силу положения белых людей в системе власти общества они не могут не получать выгоду от расизма и поэтому вынуждены иметь с ним дело. Более того, по словам Дианджело, белых людей «социализация наделила глубоко интернализированным чувством превосходства, о котором мы не знаем или не можем себе в нем признаться»[521]. Все, что могут сделать белые люди, – это лучше осознать свое отношение к власти и работать на этой проблемой – вновь и вновь. Это и есть постмодернистский политический принцип в действии.

Кроме того, Дианджело отвергает либеральные принципы индивидуализма и «цветовую слепоту» – убеждение, что расовое происхождение не имеет значения (как утверждал Мартин Лютер Кинг – младший). Истина в понимании Социальной Справедливости выставляет либеральные ценности расистскими, поскольку они позволяют белым людям избегать «реальности» их собственного расизма и превосходства белой расы. Дианджело проповедует:

Чтобы бросить вызов таким идеологиям расизма, как индивидуализм и цветовая слепота, мы, белые люди, должны приостановить наше самовосприятие как уникальных и/или находящихся вне расы. Исследование нашей коллективной расовой идентичности перебивает ключевую привилегию доминирования – способность видеть себя исключительно как индивида[522].

Социальная концепция Дианджело, вероятно, наиболее полноценное воплощение соответствующих постмодернистских идей. Как и ее современники, она демонстрирует непоколебимую уверенность в постмодернистских принципах и сюжетах. Это служит наглядным доказательством их овеществления и превращения в основу метанарратива Социальной Справедливости[523]. Тревогу вызывает тот факт, что идеи Дианджело – в большей степени, чем чьи-либо еще, – успешно просочились сквозь стены академии в мейнстримное мышление. «Белая хрупкость» более шести месяцев была бестселлером по версии «Нью-Йорк Таймс»: Дианджело получила возможность пропиарить ее в ходе обширного мирового турне. Еще одна книга Дианджело о борьбе с расизмом в ее понимании уже на подходе[524].

Резюме: постмодернистские принципы и сюжеты становятся реальными

Академические исследования Социальной Справедливости не просто опираются на два постмодернистских принципа и четыре постмодернистских сюжета: они рассматривают их, а также лежащие в их основе предпосылки, как морально обоснованное известное знание – как Истину в понимании Социальной Справедливости. Это третья, отдельная фаза постмодернизма, которую мы назвали овеществленным постмодернизмом, по той причине, что основополагающие постмодернистские абстракции трактуются в ее рамках как наличные истины об обществе.

Чтобы понять, как развивались три фазы постмодернизма, представьте себе дерево, глубоко уходящее корнями в леворадикальную социальную теорию[525]. На первой, или деконструктивистской, фазе в 1960–1980-е годы (обычно называемой просто «постмодернизмом») вырос ствол дерева: Теория. В ходе второй фазы с 1980-х до середины 2000-х годов, которую мы называем прикладным постмодернизмом, у дерева появились ветви – более применимые на практике Теории и исследования, в том числе постколониальная Теория, квир-Теория, критическая расовая Теория, гендерные исследования, исследования человеческой полноты, исследования инвалидности и россыпь критических исследований всего подряд. На нынешней, третьей фазе, начавшейся в середине 2000-х годов, Теория превратилась из предположения в Истину, принимаемую как должное. Тут дерево покрылось листвой академических исследований Социальной Справедливости, по мере необходимости объединивших предшествующие подходы. Константой всех трех фаз была Теория, воплощенная в двух постмодернистских принципах и четырех сюжетах.

Академические исследования Социальной Справедливости не просто отражают постмодернистский принцип знания (объективной истины не существует, а знание социально конструируется и является продуктом культуры) и политический принцип (общество конструируется знанием при помощи языка и дискурсов, созданных для сохранения власти господствующих над угнетенными). Они считают эти принципы Истиной, не терпят инакомыслия и вынуждают всех соглашаться с ними либо подвергнуться «отмене». Это заметно по одержимости тем, кто и как производит знание, а также по ярко выраженному стремлению «заразить» как можно больше других дисциплин методами Социальной Справедливости[526]. Это отражается в недвусмысленном желании достичь эпистемической и исследовательской «справедливости» и утверждениях, что научно-строгое производство знания – продукт белой, мужской и западной культуры и потому ничем не превосходит интерпретированный Теорией прожитый опыт представителей маргинализированных групп, который надлежит безустанно превозносить и приоритизировать.

Как правило, исследователи критической Социальной Справедливости не рассматривают четыре постмодернистских сюжета как овеществление постмодернизма. Эти сюжеты – грани Истины Социальной Справедливости. Размывание границ и культурный релятивизм, характерные для прикладных постмодернистских Теорий, получили дальнейшее развитие, нацелившись на стирание границ между знанием, произведенным по стандартам научной строгости, и прожитым опытом (угнетения). Групповая идентичность стала рассматриваться в качестве настолько неотъемлемого элемента функционирования общества, что приверженцы Социальной Справедливости раскрутили раскольническую политику групповой идентичности до максимальных оборотов. Вера в безграничную власть языка, подлежащего тщательному изучению и полировке, попросту принимается как должное.