Посмертная маска любви - Светлана Успенская

Но в Православной Церкви самоубийство — самый страшный из грехов, потому что человек, посягая на свою жизнь, вложенную в него Богом, замахивается на божественное предопределение. Этот грех не замолишь. А если самоубийством кончает жизнь священник — в глазах Церкви это преступление вдвойне. И тогда отец Амвросий решил оставить служение в храме и уйти в монастырь, о чем и подал прошение выше. Ему не позволили, мотивируя это какими-то высшими политическими соображениями. И пришлось ему остаться один на один со своей болезнью.

И даже после Ее ужасной, адской гибели ожидаемое облегчение не наступило. Наоборот, лик ее, лишенный телесной конкретности, плавился в тигле его воображения и беззастенчиво принимал то образ Богородицы, то святой Магдалины. Теперь ее лицо взирало на него со старинных икон, блестя выпуклыми белками глаз, слепя золотым нимбом над головой.

Отец Амвросий мучительно размышлял, пытаясь отыскать и себе, и ей оправдание. Ведь Мария Магдалина тоже много возлюбила, и ей простилось. Может быть, и Ей простится? Может, в ее похоти, в ее жадности была какая-то затаенная Божья искра, желание не просто любить, а возлюбить и пойти за это на костер? Может быть, ее не поняли, оттолкнули, погасили Божий огонь, осветивший ее душу? А за одну эту искорку простится много грехов… Мысли о Ней как о святой были кощунственны, но блаженны. И он предавался им с упоением и болью.

Отец Амвросий не роптал, изнуряя себя неистовыми молитвами. Ведь лишь молитвой, постом и физическими лишениями он победит беса, притаившегося в его душе. Он, всегда любящий неплохо поесть, теперь даже в дни, не предназначенные для поста, питался только черным хлебом и водой. Он похудел, почернел. Его глаза горели почти безумным внутренним огнем, но бес не отступал, он еще больше ярился и досаждал отцу Амвросию, не оставляя его ни на миг.

Смерти друзей проходили незамеченными мимо него. Но каким-то дальним, еще свободным от борьбы с Ней уголком сознания, он понимал, что это расплата за то, что когда-то они все участвовали в фашистской бригаде, поклонялись олицетворенному злу. И спасение от кары — приобщение к Христу, думал отец Амвросий. А, кто из них захочет пожертвовать своей свободой неверия, чтобы спасти душу? Кто из них захочет испытать лишения, чтобы очиститься от скверны? Пожалуй, никто. И он, как священник, тоже не может их спасти, потому что быть спасенным против воли нельзя. А неустанно проповедовать, объяснять, вести к Богу этих упрямых, жадных до денег и телесных утех самовлюбленных ослов у него нет времени — он должен бороться со своим бесом. И эта борьба требует его всего без остатка.

В результате нашей приятной душещипательной беседы с Кэтрин в Петровском Пассаже не более чем через тридцать минут я уже тащился по направлению к станции «Кузнецкий мост». Мне предстояло в душном вагоне трястись на другой конец города. Плечо оттягивала черная сумка, а в ней болталась тяжелая железная коробка странной формы, больше всего напоминающая консервную банку. Это было очередное подслушивающее устройство Кэтрин.

Вместо того чтобы отправиться к Ринату и попытаться сколотить с ним коалицию против близнецов или, на худой конец, прощупать настроения в стане врага, я должен был тащиться к черту на кулички, чтобы прицепить эту консервную банку к днищу какого-то автомобиля, на котором будто бы катался очередной барон наркомафии. В моем кармане валялся замусоленный листок, на котором прихотливая рука Кэтрин, явно не знакомая с основами топографии, изобразила план охраняемой автостоянки. Туда мне и предстояло проникнуть под покровом темноты.

Машина — синяя иномарка неизвестной породы («Да не разбираюсь я в этих железных монстрах», — капризно бросила Кэтрин) — должна была обитать где-то в районе Выхина. Опознать ее я должен был по цвету и по номеру. Затем в мои обязанности входило прицепить банку к днищу автомобиля со стороны водителя и тихо слинять через забор — и отныне любовь благодарного человечества будет мне обеспечена.

Я нехотя тащился в толпе гуляющего и жующего народа и с тоской думал о предстоящем поручении и о безрадостных перспективах собственной жизни… Особенно в лом мне было тащиться куда-то на окраину, искать автостоянку, лезть через забор… Ведь, черт побери, я же сказал ей, что сейчас обитаю у Игоря, а это два часа езды до Троепольского! Но Кэтрин сделала вид, что пропустила мое замечание мимо ушей, — кажется, даже без собственного согласия я уже записан в добровольные помощники американского президента.

Волею судеб мой путь пролегал мимо ночного клуба «Monkeys». В памяти всплыл ночной разговор с Толенковым и недвусмысленное приглашение для генеральных переговоров. Выпитые в кафе пять банок джин-тоника настолько преисполнили меня пофигизмом, что я всерьез начал подумывать, не зайти ли на огонек к близнецам. Внимание внезапно привлек новехонький четырехколесный зеленый динозавр, высовывающий свою морду из подворотни около служебного входа в клуб. Он, как доисторическое ископаемое животное, грозно посматривал на меня бронированными фарами, как будто хотел сожрать живьем.

В мозгу, отуманенном изрядным количеством алкоголя, внезапно зародилась блестящая комбинация, достойная лучших умов американского ЦРУ. Зачем ехать черт-те куда, кричало все во мне, зачем вступать в конфликт с работниками автостоянки, придирчиво охраняющими железных коней, если здесь, в десяти метрах от меня, стоит прекрасный, абсолютно неохраняемый экземпляр, несомненно, достойный пристального внимания самой красивой и загадочной американской журналистки в России! Ведь близнецы Палей тоже связаны с наркомафией! Они ездят на съезды крутых в бани, они занимаются торговлей наркотиками, они подмяли под себя значительную часть города, и, кроме того, они, возможно, виноваты в гибели моих друзей!

И если я прицеплю подслушивающее устройство к их железному другу, то убью сразу двух зайцев. Во-первых, окажу несомненную услугу Кэтрин и удостоюсь ее пожизненной признательности, а во-вторых, смогу быть в курсе событий и планов мафиозных близнецов, в чем состоит, естественно, и мой непосредственный интерес. Так без труда и без особого риска для жизни я смогу узнать, что они замышляют. При одном условии, конечно, — если близнецы все свои дела будут обсуждать в машине. Уровень алкоголя в крови уверенно убеждал меня, что момент самый что ни на есть подходящий и нечего сомневаться!

Надо было дождаться, пока стемнеет. Но пока дымные сумерки не заволокли город, пришлось курсировать по окрестным кабакам и поддерживать свой высокий жизненный тонус немереным потреблением алкоголя. «Все смешалось в доме Облонских», — писал классик, и совершенно аналогично все смешалось у меня в желудке. Когда я не мог уже отличить большой палец руки от собственного носа, наконец-то стемнело, и, покачиваясь, будто от сильного ветра, мое бренное тело короткими галсами двинулось по направлению к ночному клубу.