Волосы Вероники - Вильям Козлов

Женщины занялись на кухне обедом, а мы с Оксаной ушли гулять. Предварительно я притащил две большие охапки дров и ведро угля для круглой печки. В небольшой комнате, очевидно кабинете, две стены были заняты книжными полками, у окна письменный стол, на свободной стене развешаны карты звездного неба. В углу — подзорная труба в круглом черном чехле из папье-маше.

Мороз был градусов пятнадцать, на крыше «Жигулей» искрился иней, посверкивали зеленые иголки на величественных соснах и елях. Я толкал перед собой сани, на которых сидела Оксана. Джек бежал впереди. Она то и дело поворачивала ко мне порозовевшую мордашку с темными блестящими глазами и говорила:

— Вон зеленая дача с башенкой! Там живет Гарик, у него боксер, так он дурак…

— Боксер? — улыбаюсь я.

— Да нет, Гарик! Не разрешает Бурану играть с Джеком.

— А кто такой Буран?

— Ну чего ты такой бестолковый? — удивляется Оксана. — Буран — это боксер.

— Ну, ладно, у Гарика есть боксер — дурак, — поддразниваю я ее.

Мне почему-то хочется ее рассердить, но это, оказывается, не так-то просто. Она терпеливо растолковывает:

— Боксер — умный, дурак — Гарик. Говорит, что наш Джек не компания Бурану. Джек — беспородная дворняжка, а у боксера две медали с выставки. Хоть у него и медали, а он прибегает к нам и играет с Джеком, когда потихоньку улизнет из дому.

— Умный боксер, — соглашаюсь я.

— Гарик тоже ничего… — задумчиво говорит Окса на. — У него одна нога короче.

— Почему?

— Он носит ботинок… орто…

— Ортопедический, — подсказываю я.

— Даже незаметно, что хромой.

Гора действительно довольно большая, но пологая. Мальчишки и девчонки катаются с нее на санках, лыжники проложили колею чуть в стороне, ближе к соснам. Я одной ногой становлюсь на длинный полоз, второй разгоняю сани, и вот мы с Оксаной летим с горы. Снег визжит, ветер завывает в ушах, а девочка весело смеется и кричит мне:

— Ты купишь мне мороженого?

Всю ее серьезность будто ветром сдуло.

— Горло заболит…

— Ты жадный, да? Как мой папа?

Это для меня новость! Я не знал, что ее папа скупердяй.

— Где его продают? На заливе? Пингвины или моржи? — отшучиваюсь я.

— У меня гланды вырезали, мне можно есть мороженого сколько захочу, — хвастается она. — А Гарику не разрешают, у него сразу ангина.

Назад в гору было подниматься долго и утомительно. Оксана слезла с саней, чтобы мне было легче. Мы еще раз с ветерком скатились и низом отправились в сторону станции за мороженым. Оксана сидела на санях и командовала, куда мне ехать. Показала мне еще одну дачу и рассказала, что сюда осенью забрались воры и украли книжки, а больше ничего не тронули.

— Ты веселый, — сказала Оксана и, помолчав, прибавила: — Папа со мной не катается на санках.

— Не бывает здесь? — не удержался и спросил я, в душе кляня себя за любопытство: не хватало еще у ребенка выпытывать про таинственного папу, о котором мне почти ничего не известно. Правда, теперь знаю, что он жадный.

— Папа в Москве, — сказала Оксана. — Он ездит на машине. — И после продолжительной паузы, будто для себя: — Смешно, чтобы мой папа катался на санках!

— Смешно?

— Мой папа начальник, — с гордостью ответила она. — А ты кто? Тоже начальник?

— Как тебе сказать…

— У Гарика папа директор гастронома, — рассказы вает Оксана.

— Начальник, — соглашаюсь я.

— Гарик тоже любит мороженое, а его пичкают пирожными. Он толстый.

— Папа?

— И папа, и Гарик, и Буран.

— А мама?

— Мама у них худущая… У нее рак.

— Откуда ты все знаешь? — удивляюсь я.

— Мы же соседи, — невозмутимо отвечает Оксана.

Вдвоем нам с Вероникой в этом доме так и не выпало побыть. Когда вечером отправились с ней прогуляться, с нами увязалась Оксана, а за калиткой присоединился Джек. Он здесь жил на свободе, носился по участку, охранял дом, спать предпочитал в дровяном сарае на опилках.

— Ты понравился Оксанке, — сообщила Вероника, когда ее дочь вприпрыжку убежала с Джеком вперед. — Только, говорит, ты бестолковый…

— Это точно, — согласился я. — Какого черта, спрашивается, поехал сюда?

— Тебе здесь плохо, Георгий? — сбоку заглянула она мне в лицо.

— Могла бы предупредить, что мы тут будем не одни.

— Я тебя знаю, ты бы тогда не поехал.

— Хорошо еще, что твоего мужа здесь не застал, — усмехнулся я.

— Он знает, что у меня есть ты, — просто сказала она.

— Знает? — Я даже остановился.

— Две любви, дорогой, в одном сердце не помещаются, — вздохнула она. — Я его давно не люблю. Предлагала развестись, он не хочет.

— И что же? — тупо спросил я.

— Наверное, ему надо все это переварить в себе, — сказала она. — Он ведь тугодум.

— А ты переварила?

— Я жить с ним не буду… — голос ее был твердым. — Видишь ли, милый, я могу любить только одного мужчину.

— А я…

— Ты можешь любить всех женщин мира, — улыбнулась она. — У меня свои принципы, у тебя свои. — К чему мне все женщины мира?

— Когда есть я, да? — Она смеялась, и я не знал, шутит она или нет.

— Когда есть ты, — повторил я. И я не шутил.

Мы стояли на узкой тропинке и смотрели друг на друга. Далеко впереди что-то выговаривала Джеку Оксана, пес захлебывался от лая. На некоторых дачах зажглись огни, большинство же стояли меж заснеженных деревьев темные и молчаливые. Девственная снежная белизна, чуть разбавленная синими сумерками, расстилалась вокруг. Даже цепочки кошачьих следов не тянулись к покинутым до весны дачам. У толстых елей вокруг стволов рассыпаны чешуйки от шишек. Это белки поработали.

Я всматривался в ее глаза, казалось, смотревшие мне прямо в душу. Глаза были с искорками в глубине и немного грустные. Нежной, маленькой и беззащитной показалась мне на этой узкой снежной тропинке Вероника, хотя я уже на горьком опыте знал, что у нее характер ой-ей!

Она, оказывается, не раз видела меня на каменных ступеньках Думы и не подошла, тогда она еще для себя не решила, как ей быть. И только в Новый год ей наконец захотелось меня увидеть. Потом она была у мужа в Москве и все ему выложила. Далеко не каждая женщина способна на такое!

О муже она рассказывала скупо, мол, он неплохой человек, его очень ценят на работе, но она его не любит. Это еще началось до его отъезда в Москву. Помнится, они сидели в партере театра, смотрели какую-то пьесу современного автора, и она вдруг пронзительно-отчетливо поняла, что рядом с ней сидит совсем чужой человек! Далекий-далекий…

Хотя она и поняла — что-то внутри нее произошло, но не поверила самой себе: с мужем они жили хорошо, без ссор и скандалов. Сначала, правда, он ревновал ее, но потом вроде бы перестал, когда убедился, что она просто не способна на измену. Он-то думал, что она не может ему изменить, на самом деле она не могла самой себе изменить. Много времени она отдавала работе, маленькой Оксане, а потом муж настоял, чтобы она ушла из обсерватории. Он хорошо зарабатывал и считал, что будет лучше, если жена посвятит свой досуг дому и дочери. Наверное, этого делать нельзя было. Досуга стало столько, что Вероника все чаще начала задумываться над своей однообразной жизнью… Она тосковала по небу, созвездиям. И муж не нашел ничего лучшего, как на день рождения подарить ей подзорную трубу на треноге, чтобы она могла через окно в ясные ночи любоваться на свои ненаглядные звезды!..

Муж не устроил скандала, даже когда все от нее узнал. Он все взвесил, рассчитал, разложил по полочкам и вывел среднюю кривую их жизни: разводиться они не будут, потому что он любит ее и дочь, — раз уж так случилось, что Вероника увлеклась другим, то он чинить ей препятствий не станет, пройдет время, и она «перебесится», как он сказал, и все снова войдет в норму… Даже не настаивал, как раньше, чтобы она немедленно переезжала в Москву, где ему вот-вот должны дать квартиру. Когда же Вероника заявила, что плевать хотела на его статистические выкладки и немедленно подаст на развод — она его не лю-бит, понятно это ему или нет?! — он спокойно объяснил ей, что сейчас ни о каком разводе не может быть и речи, мол, так он получит трехкомнатную квартиру, а если разведется, то ему дадут лишь однокомнатную…

С тем она и уехала из Москвы. Сообразив, что допустил промах, он стал говорить, дескать, надеется на то, что у них все еще наладится и она с дочерью переберется к нему, вот почему он добивается трехкомнатной квартиры… Но она ему уже не верила.

— Мне сразу стало легче на душе, — сказала мне Вероника. — Я ведь думала, что причиню ему боль, а он, оказывается, квартиру любит больше, чем меня!

— Теперь жены бросают своих мужей, а не наоборот, — сказал я. — Что говорит на этот счет статистика?

— Я как-нибудь спрошу у Новикова, — улыбнулась она. Она даже не назвала его мужем.