Миклухо-Маклай. Две жизни «белого папуаса» - Даниил Тумаркин

Пока «Витязь» оставался в бухте Константина, путешественник постоянно курсировал между корветом и мысом Гарагасси. «Во все время работ, — говорится в «Записке» П.Н. Назимова, — Маклай бравировал своим здоровьем, несмотря на просьбы и убеждения офицеров, которые просили его только указывать, что он желает сделать, а что выполнение они берут на себя <…> лишь бы он сам сохранил свои силы и здоровье. <…> Но ничто не делалось так, как ему предлагалось. <…> Состояние здоровья Миклухи в день отправления корвета было неудовлетворительно, были уже признаки лихорадки»[421]. Согласно дневнику путешественника «пароксизмы лихорадки», то есть приступы малярии, начались у него уже после ухода «Витязя», но за первую неделю пребывания на Новой Гвинее он дошел до крайней степени нервного истощения. «Крайнее утомление, хлопоты последних дней и особенно вторая бессонная ночь, — гласит дневниковая запись, датированная 26 сентября, но сделанная, вероятно, после ухода корвета, — привели меня в такое нервное состояние, что я почти не мог держаться на ногах, говорил и делал все совершенно машинально, как во сне»[422].

За многие месяцы плавания на «Витязе» Миклухо-Маклаю страшно надоела судовая пища, которая по традиции покоилась на «трех китах» — солонине, рисе и сухарях. Он решил, довольно опрометчиво, что на Новой Гвинее будет питаться тем же, что папуасы, а потому не прислушался к советам запастись рассчитанной на длительное хранение провизией в одном из тихоокеанских портов. В результате при высадке он имел только два пуда риса, баночку с надписью «жир для пищи», а также некоторое количество чилийских бобов и сушеного мяса. Узнав о такой неосмотрительности своего «ученого пассажира», Назимов, с согласия всех офицеров, выделил ему еще несколько пудов риса, консервы, чай и сахар из офицерского довольствия, а также приказал «выдать ему однодневную полную порцию всей команды, то есть 300 порций всего, что полагается матросу». «Миклухо-Маклай, — вспоминает Павел Николаевич, — не пожелал принять безвозмездно и внес за провизию деньги»[423].

Назимов оставил путешественнику четырехвесельную шлюпку с парусом, чтобы он мог посещать береговые деревни, а при острой необходимости перебраться туда, где он сможет надеяться на большее гостеприимство. На соседнем мыске выбрали место, где Миклухо-Маклай — в случае серьезной болезни, растущей опасности или отправления во внутренние районы Новой Гвинеи — зароет ящик с дневниками и результатами своих исследований, а также с пояснительной запиской: «куда отправился, когда прибудет и не нуждается ли в чем»[424].

В последнюю ночь на корвете, полуживой от усталости, Миклухо-Маклай написал несколько коротких писем — матери и сестре, Петерману, Остен-Сакену и генерал-адмиралу. В письме великому князю он, в частности, сообщил: «Месяцев через 5 или 6, изучив язык, я предполагаю отправиться вовнутрь Новой Гвинеи и снова вернуться обратно сюда» и попросил прислать за ним через год военный корабль[425].

Утром 27 сентября «Витязь» развел пары и, подняв якорь, медленно вышел из бухты Константина. Путешественник салютовал корвету триколором — русским коммерческим флагом, который был прикреплен к флагштоку, прибитому к высокому дереву. Как только корабль скрылся за горизонтом, на соседнем мыске появилась возбужденная толпа папуасов, которые громко кричали и, двигаясь по кругу, плясали, радуясь, очевидно, уходу дымящегося страшилища. Путешественник ожидал, что вот-вот начнет сбываться предостережение Туя.

Но нападения не произошло. Толпа, пошумев, отправилась через лес в свою деревню.

Пока Бой завершал укладку плетеных циновок, составляющих кровлю, Маклай и Ульсон разбирали вещи, в беспорядке сложенные внутри и возле хижины: соорудили подобие чердака, развесили оружие по стенам, перенесли часть провизии, наиболее громоздкие предметы в погреб, сооруженный под полом матросами. В комнате ученого вдоль одной стены поставили большой стол, на котором разместили микроскоп, приборы для метеорологических и иных наблюдений, ящик с лекарствами и хирургическими инструментами, книги и т. д.; вдоль другой «стены» (брезентовой перегородки) на двух перевернутых корзинах устроили постель, покрытую непромокаемым одеялом. В проходе поместили складное кресло — подарок великой княгини Елены Павловны. Вечером Николай Николаевич зажег масляную лампу, которую он смастерил в Йене из черепа умершей возлюбленной, и уселся за стол, чтобы осмыслить прошедшее и подумать о будущем. В его новогвинейском дневнике появились первые записи.

Новогвинейские дневники: рукописи не горят

Дневники первого пребывания Николая Николаевича на Новой Гвинее — одна из жемчужин европейской литературы путешествий. В них ярко и подробно описан процесс открытия путешественником неизведанного папуасского мира и вхождения его самого в этот мир. В дневниках великое множество ценных наблюдений над самобытной культурой и бытом обитателей залива Астролябия, их нравами и обычаями — так, как их понял Миклухо-Маклай. Но для современного читателя, пожалуй, не менее интересны сами чувства и поступки исследователя, избранный им образ действий, который позволил ему, как впоследствии выразился Л.Н. Толстой, совершить «подвиг истинного мужества»[426] — преодолеть опасения, настороженность, даже враждебность людей каменного века и завоевать их любовь и доверие. При чтении дневников выступают такие свойства личности Миклухо-Маклая, как смелость, хладнокровие, такт и терпение, умение находить единственно верный выход из затруднительного положения, наконец, изобретательность и несомненные актерские способности.

Дневниковые записи — основной и в большинстве случаев единственный источник сведений о первом пребывании Миклухо-Маклая на Новой Гвинее. Поэтому целесообразно поближе присмотреться к опубликованному тексту этих дневников, учесть непростую историю их создания.

Начнем с того, что печатный вариант, которым пользуются биографы ученого и который с первых же страниц приковывает к себе внимание любознательного читателя, отличается от дневниковых записей, которые Николай Николаевич делал в 1871 — 1872 годах, во время пребывания на побережье залива Астролябия. В принципе в этом нет ничего необычного: большинство опубликованных дневников путешественников XVIII — XIX веков отредактировано для печати. Текст в них освобожден от случайных записей и повторов, а также от нежелательных для автора подробностей, освежен позднейшими впечатлениями. Именно так и поступил Миклухо-Маклай. Но от написания этих дневников до их подготовки автором к печати прошло полтора десятилетия. В конце 1886-го — начале 1887 года тяжелобольной ученый, предчувствуя приближение трагического конца, стал спешно готовить к публикации дневники, которые он вел во время той и последующих экспедиций на Новую Гвинею. Как видно из его писем и других материалов, работа над каждым дневником должна была проходить три стадии: диктовку, исправления по продиктованному тексту и переписку набело. На первой стадии Миклухо-Маклай диктовал, держа перед собой полевой дневник, и поправки тут же вносил в уже продиктованную часть текста; на второй стадии, помимо исправления ошибок переписчиц, он продолжал дорабатывать рукопись, делая отдельные дополнения и уточнения, а его гимназический товарищ В.Ф. Суфщинский, по просьбе автора, вносил в нее стилистическую правку.