Миронов - Лосев Федорович

– Вот за таким командиром с завязанными глазами пошел бы...

Миронов, бросив повод подбежавшему казаку, строго сказал:

– Учиться надо самому и коня учить подчиняться воле хозяина.

Тем временем, никем не замеченный, подъехал станичный атаман полковник Ружников и стал свидетелем мастерской седловки коня.

– Вам бы, подъесаул, конокрадом быть, – то ли восхищенно, то ли насмешливо сказал полковник и, не дожидаясь ответной реакции Миронова, протянул ему пакет: – Поздравляю! Приказано вернуть вам все чины и звания и разрешить отправиться в действующую армию.

– У-р-р-а-а!.. – взорвалась сотня ликованием.

Миронов словно сквозь легкую дымку глядел на орущих казаков: им-то какая радость?.. Как же, хорошему человеку принесена добрая весть, стало быть, и им радость.

– Да, еще одно немаловажное обстоятельство позабыл сообщить: дозволено набрать сотню охотников и вместе с ними – на фронт.

– У-р-р-а-а!.. – снова взорвалась сотня.

– Все согласны? – спросил полковник.

– Все!.. – загудели казаки.

– Ну, это как посмотрит подъесаул Миронов – ему отбирать достойных.

На эти слова полковника Ружникова не последовало никаких возгласов: ни одобрительных, ни осуждающих, тут уж надо будет показать, на что ты способен, чтобы заслужить признание и одобрение такого офицера, как подъесаул Миронов, у него на дармачка номер не пройдет...

Филипп Козьмич Миронов держал пакет в руках и, кажется, позабыл вскрыть его и воочию убедиться в правильности всего только что услышанного. Его, наверное, удивила тишина многоголосой сотни, очевидно, ожидавшей его ответной обрадованности, но он, внимательно посмотрев на казаков, скомандовал:

– Расседлать коней, приготовиться к вольтижировке!

Была вольтижировка... За нею – «посадка в один темп», когда конь несется карьером, а всадник должен покинуть седло и, держась за гриву и переднюю луку, обеими ногами коснуться земли и, оттолкнувшись от нее, с маху сесть в седло... Потом – рубка лозы и владение пикой. Все знали, что он затупливал свою шашку и рубил лозу так, что заусениц не оставалось даже на кожице ее. А уж нормальной шашкой просто сбривал лозу... Миронов попросил пику у одного казака... Все внимательно наблюдали за ним. И тут случился небольшой казус. Конь обычно идет по станкам с бешеной скоростью, во всю мочь, на какую способен. Всадник в это время должен мгновенно поражать цели... Оставался последний соломенный шар... Миронов ударил его пикой и рванул ее назад. Но пика не вырвалась, а поволокла за собою шар. Орлик мгновенно среагировал – схватил зубами шар, а теперь, командир, рви пику... Миронов рванул и высвободил пику... Но за это короткое время он мог бы сто раз погибнуть. Рассерженный, злой, он подскакал к хозяину пики и швырнул ее:

– С такой пикой не в атаку ходить, а рыбу на Дону глушить. Ты глянь, какие на ней заусеницы!.. А трензеля почему ржавые? Не коню, а тебе их в рот засунуть!.. Потник у седла в неровностях – ведь спину коню загубишь... Ты почему такой неряха?! Подхорунжий Калмыков, завтра же утром чтоб все блестело!

– Слушаюсь, ваше благородие!

Обернувшись к провинившемуся казаку, Калмыков начал ему втолковывать:

– «Тяжело в учении – легко в бою»... Кто это сказал? А-а, то-то и оно, не знаешь. Это сказал великий русский полководец Александр Васильевич Суворов.

«Видать, только что из юнкерского училища прибыл, не забыл уроков-конспектов... Надо его немного охладить», – подумал Миронов, а вслух сказал:

– Согласен с великим полководцем только в одном, вернее, только в первой части этого афоризма, а со второй – категорически нет. Потому что при всей отличной подготовленности и профессиональной выучке в бою никогда не бывает легко. Запомните – никогда. Бой – это страшно тяжелая работа и вдобавок ко всему – смертельная. И отличается от всего на свете тем, что ты ее можешь никогда не кончить. Миг – и тебя нет. Ты со всеми обязанностями на этом свете справился... – Миронов резко повернулся и пошагал с плаца в сторону своего куреня.

Ординарец Иван Миронов следом вел в поводу своего коня и Орлика, похлопывал по крутой шее и ласково приговаривал:

– Ну и умница... Ну и дорогой конь... Надо же додуматься – зубами схватить шар, чтобы хозяин целым вышел из боя...

Миронов, не обращая внимания на ординарца, вышагивал дорогу в глубокой задумчивости.

5

Костры ночного... Что же это такое?.. Да было ли это?.. Было! Но сколько потерь... Только Филька Миронов выехал в проулок, как из Грачевых дворовых ворот верхом на Мустанге выскочила Валя. Осадила коня а пристроилась рядом. Молчит. Черные широкие брови сошлись на переносице. Покосился в ее сторону Филька – сердитая. Лучше ни о чем не спрашивать. Взорвется.

Что-то словно встало между ними. «Раздвинь сердитки», – в детстве часто просил он ее. Тогда было легко и просто с Валей. Все говорили друг другу. Не таясь. Росли вместе. Бил носы всем, кто пытался обидеть ее. А обидеть ее всякий мог. Все задевали ее, потому что не заметить необыкновенно черных, блестящих волос девочки, ее зеленых глаз было просто нельзя. Мальчишки, проходя, кричали: «Цыганка!..» Валя кидалась на обидчиков. В этом ей усердно помогал Филька, «девчоночий ухажер». Когда они выходили из драки и Валя бережно прикасалась к Филькиным синякам, его маленькое сердце наполнялось таким мужеством, что он был готов сражаться со всей хуторской пацанвой. Потом Валя, когда ее дразнили «Цыганкой», в ответ упрямо встряхивала головой, невозмутимо, но с вызовом отвечала: «А вот и цыганка. Ну и что же?» К этому времени она, наверное, начинала сознавать свою красоту, понимать, почему прохожие оборачивались, восторженными глазами провожали ее. Но Фильке от этого легче не стало. А сейчас что-то изменилось. Он и сам не может понять, что именно. И почему-то трудно просто, как бывало раньше, сказать: «Раздвинь сердитки». В ответ она подняла бы на него свои русалочьи глаза и засмеялась радостно, беззаботно.

Валя повернула к Фильке голову:

– Замуж хотят меня выдать.

Фильку будто ударили. «Значит, правду мать говорила». Он зло потянул плетью своего коня и с места в карьер понесся по придонскому лугу.

– Погоди... Сумасшедший.

Вечерняя роса впитала удалявшийся топот копыт.

Лошадей в ночное водили в буерак Бирючий. Он тянется на много верст по степи и кончается заливным придонским лугом. Луг равнинной далью уходит к хутору Подгорскому и теряется в приречном лесу.

От впадины Бирючьего влево и вправо вскидываются овраги, поросшие лесом, и лога с проточинами небольших ручейков. Звеня и пенясь, они бросаются с кручи, образуя небольшие озерца, поросшие кугой, камышом и чаканом. По опушкам буерака и на полянках растет сочная, густая пыреистая трава – лучший корм для лошадей.