Метаморфозы жира. История ожирения от Средневековья до XX века - Жорж Вигарелло

Последствия стремления к стройности

Новый взгляд на худобу и ожирение заставляет признать, что некоторые точки соприкосновения между ними могут усложнить и запутать проблему. Воображение также создает свои критерии. Часто превалирует субъективность. Сосредоточенность на стройности глубже, чем может показаться, и порой становится «навязчивой идеей» со всеми вытекающими психологическими и органическими последствиями. Это демонстрируют многие свидетельства, для авторов которых не существует нюансов, порой они считают ожирением самую незначительную пухлость. Это свойственно многим, кто проявляет внимание к внутренним ощущениям, прислушивается к своему телу, внимательно изучает индекс массы тела, кто самые незначительные изменения в фигуре считает признаком ожирения:

Для меня не существует никакого промежуточного веса. Человек либо худой, либо толстый. Если у меня появляется лишний килограмм, я чувствую себя пропащей, тяжелой и раздутой[1230].

Требование новой стройности, тонуса, даже напряженности, возникшее в 1920-х годах на Западе, становится общепринятым. Таков мужчина, о котором пишет Кристин Дюриф-Брюкер: если он набирает 1–2 кг, то считает это значительным излишком: «Критерий один — либо все в порядке, либо нет»[1231]. Или молодая женщина, которая полагает «невыносимой» малейшую прибавку веса: «Мне очень мало надо, чтобы почувствовать, что я пропадаю, и ощутить — я нелюбима. Потом — все, пиши пропало»[1232]. Граница становится четче: «Тело либо тонкое, либо нет»[1233]. Не существует никаких нюансов. Обычным делом практически для всех становится «нарушение», все пытаются избежать риска «излишков»: «Для женщины теперь нормально быть на диете»[1234]. Этот «излишек» — вес и плотность тела — стал повседневностью.

На этой стадии, однако, нет ничего, что заставляет «бить тревогу». Ощущение полноты может быть индивидуальным, внутренним. Возможен дискомфорт: человеку не нравится его фигура, и все же она «нормальна», он не воспринимает реально существующее положение вещей, при этом окружающие не видят ничего такого, за что его можно было бы упрекнуть. Это не что иное, как обостренное внимание к себе: углубление самопознания, лежащего в основе культуры наших индивидуалистических обществ. Даже если подобным чувством тревоги не следует пренебрегать, с объективной точки зрения речь в таких случаях не идет ни об ожирении, ни о явной полноте.

«Многофакторный» мир

Диеты меняются, что порой влечет за собой булимию или тревожные расстройства. Новые болезни и органические уязвимости также все меняют. Стремление к худобе парадоксальным образом может стать причиной нарушения пищевого поведения, кризисов, эксцессов и, как следствие, вызвать набор веса. «Взаимосвязь психологии и питания»[1235] важна при любом подходе к ожирению.

Тут, кстати, возникает совершенно новый феномен — лишний вес, появляющийся из желания похудеть, на что обратили внимание лишь в наши дни. Это случается с теми, кто разочаровался в диете, кто получил результат, противоположный обещанному, — появляется «незаконный» жир, от которого они пытались избавиться, привычно соблюдая диету. Отсюда и тревожные наблюдения: «Сижу на диете годами, но ничего не получается»[1236]; «Ситуация была стабильной только две недели. Очень быстро у меня началась булимия, с чем я никогда не сталкивался…»[1237]. К этому надо добавить, что постоянные диеты и зацикленность на похудении усиливают самокопание и обостряют осознание ситуации. Такие случаи многократно описаны современными диетологами:

В 11–12 лет, как раз перед тем, как у меня начались месячные, я располнела. Сейчас-то я знаю, что это нормально, но для моей матери это была драма. <…> Она посадила меня на диету, я умирала с голоду, хоть и перекусывала украдкой <…>. У меня началась булимия. Очень быстро мой вес перевалил за 60 кг, это было чудовищно[1238].

Замкнулся «порочный круг»[1239]: «Чем сильнее человек стремится не есть, тем больше он ест»[1240]. Появляются новые препятствия. Может наступить «голодный синдром»[1241] и его хаотические последствия: проблемы самоконтроля, несвоевременные перекусы, фазы ожирения. Ситуация может осложниться, если есть генетическая предрасположенность к ожирению: классический пример — ребенок, который, «как и его родители, обречен быть более полным, чем другие»[1242]; как только он начинает полнеть, это вызывает беспокойство. Принимаются превентивные меры, начинаются диеты и ограничения, за которыми следуют трудности и кризисы. Наконец наступает разочарование, вызванное неудачей. Дело в том, что организм может сопротивляться, следуя своей «логике», поддерживая свое собственное функционирование. Он может «не слушаться», и психологические последствия еще тяжелее: «Человек стал пленником своего веса, и его протест полон отчаяния»[1243]. Пропасть между желаемым и действительным становится непреодолимой.

Помимо психологии, стоит обратить внимание и на генетику. Открытие генов произвело переворот в представлениях об ожирении, подтвердило его границы и осложнило ситуацию: стало ясно, что наследственность может помешать лечению. Показательны уже первые исследования 1960-х годов: так, мышь, лишенная гена лептина, ела сверх нормы, она была не способна оценить порог «лишнего»[1244]. Подопытная мышь теряла чувство насыщения, была нечувствительна к количеству, поэтому жрала как на убой. В отличие от лептина «нейропептид Y» стимулирует потребление пищи; его отсутствие способствует ограничению питания[1245]. При этом целый ряд различных генов опять-таки воздействует на лептин, изменяя его пороговые значения[1246].

Множество генов регулирует энергию: не поступление питания, а физиологическое функционирование, окисление, а не накопление. Гены передают информацию об «излишках» в организме. Вот тут мы и видим разницу между теми, чьи организмы «способны справиться с лишними калориями»[1247], и всеми остальными. У одних на фоне излишнего поступления калорий процесс «сжигания» усиливается, у других нет; по правде говоря, это различие было замечено давно[1248] и оставалось неясным и малоизученным, но теперь его стали объяснять механизмом передачи информации генами.

Органическая модель акцентирует образ «внутренней регуляции» организма, укрепляя связь энергетического и регулирующего принципов. Нельзя сказать, что идея регуляции внутренних органов была изобретена недавно[1249]. Гипотезы о ней существуют с конца XIX века, а открытие эндокринных желез стимулировало развитие этой идеи. В результате положение о системе регуляции внутренних органов стало основным, в нем соединилось уже известное с малоизученным. Гены-«информаторы» бесконечно разнообразны: «сенсорные сигналы о насыщении»[1250], «сигналы-блокаторы желудочной секреции»[1251], «гормональные метаболические сигналы»[1252], «сигналы паренхиматозных органов»[1253], «сигнал рецептора лептина»…[1254] Представление о теле, в котором энергетический механизм подчиняется информационному, обновляется, как и представление о «сигналах», подаваемых организмом для оптимизации процесса сжигания[1255]. «Возросшее количество жира» — это действительно сбой в «системе регуляции»[1256].

Генов очень много, они переплетаются и сталкиваются, и осознание сложности причин полноты неизбежно возрастает.