Младшая сестра - Лев Маркович Вайсенберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мулла Абдул-Фатах вселял в них веру в победу. Он до последнего дня был, правда, против вооруженных столкновений — каждая капля крови правоверных дорога. Разве не проповедовал он по пятницам во дворе большой Таза-пир-мечети о мире и дружбе среди людей? Где человек, который посмеет его обвинить в том, что он разжигал междоусобия? Таких людей не найдется. Но если уж так случилось, что разгорелась война, то — да свершится воля аллаха! — он, конечно, на стороне своих прихожан — почтенных людей, верующих мусульман.
— Благослови, отец! — обратился Шамси к Абдул-Фатаху.
— Тот, кто дал силу и славу оружию пророка, тот даст силу и славу твоему оружию, Шамси! — сказал Абдул-Фатах, протянув Шамси толстую старую книгу корана в потемневшем от времени кожаном переплете.
Шамси поцеловал книгу.
— Бисмилла! — благоговейно зашептали присутствующие. — Во имя аллаха!
Волнение сдавило грудь Шамси. У выхода он надел ботинки, оставленные им здесь, перед тем как войти в мечеть, и, тяжело ступая, побрел в сторону, откуда неслись выстрелы. Подойдя к завалу, он боязливо заглянул в проем между мешками.
«Все они — вроде племянничка моего», — подумал он, увидев на советской стороне молодого красногвардейца. Но вдруг что-то с силой толкнуло Шамси в плечо, и вслед за тем из рукава бешмета потекла тонкая струйка крови.
«Убили!» — подумал Шамси.
Он зарыдал, как ребенок, и, ринувшись прочь от завала, побежал не оглядываясь. Во имя аллаха, зачем надо было подчиняться Хабибулле?.. Он с трудом добежал до дома, без сознания свалился во дворе. Лицо его было бледно, бешмет — в крови.
Завидя Шамси, женщины всплеснули руками, заголосили.
— Чего вы орете? — прикрикнул на них Хабибулла. — Ничего с ним не будет. За углом доктор лечит раненых — позовите его!
Но женщины не хотели слушать Хабибуллу: это он, шайтан очкастый, все натворил.
— Не нужно доктора! — закричала Ана-ханум властно. — Я сама вылечу!
Тонким кухонным ножом она бередила рану в плече Шамси в поисках пули. Шамси стонал. Потом его уложили в комнате для гостей, на главном ковре, напоили маковым соком, и он успокоился.
Баджи видела бледное лицо Шамси, закрытые глаза, кровь на бешмете.
«Это за то, что хотел убить Юнуса!.. — подумала она и готова была радоваться, но вдруг вспомнила отца — каким тот лежал в мертвецкой, — и ей стало жаль Шамси. — Неужели и он умрет?»
— Ничего, дядя, ты скоро поправишься! — прошептала она ласково, тронув его за руку.
Шамси открыл глаза.
— Уйди вон… Собачья дочь… Это все мутит ваше отродье… — вымолвил он, едва шевеля губами, но Баджи поняла все.
«Он ненавидит меня и брата, он враг наш — пусть сдохнет скорей!» — подумала она, вспыхнув страстной ненавистью, и отошла от Шамси.
И вслед за тем резкий свист пронесся над домом Шамси, над кривым переулком, над старой Крепостью. Это с военных кораблей открыли огонь по мятежникам.
— Теперь всем нам смерть… — пробормотал Шамси и снова впал в забытье.
Женщины заголосили.
«Я не умру меня спасет брат, он сказал, что вернется», — думала Баджи, глядя на плачущих женщин, прислушиваясь к орудийным выстрелам…
Настал решительный час — советские части при поддержке огня с кораблей перешли в наступление по всему фронту.
Падали с крыш вооруженные с ног до головы мусаватисты, глухо шлепались о мостовую; прятались за трубами и выступами, отстреливаясь, сползали на задние дворы, уходили в тыл.
Вскоре советские части заняли ряд улиц, взяли с бою один из опорных пунктов врага — гостиницу «Метрополь», вышли к стенам старой Крепости и к прилегающему к этим стенам зданию Исмаилие, к штабу «дикой дивизии» — оплоту мусаватского мятежа.
Из узких бойниц старой крепостной стены, из окон и с крыши Исмаилие мусаватисты снова открыли огонь по наступающим. Красногвардейцы и дружинники-большевики открыли ответный огонь. Затрещали пулеметы, установленные смельчаками-гвардейцами на виду у врага, против Крепости и Исмаилие.
К крепостным стенам вышел и Газанфар со своим отрядом.
Оставив позади себя баррикаду, с возгласом: «За власть Советов!» — Газанфар ринулся вперед, к крепостным стенам. Его высокая фигура, казалось, привлекла внимание мятежников — они усилили огонь.
Стреляли винтовки, отнятые мусаватистами у солдат русской армии, возвращавшихся с турецкого фронта на родину, и тайно доставленные в Баку; стреляли турецкие ружья с кинжальным штыком, скупленные в районах военных действий; стреляли тяжелые устаревшие широкоствольные берданки и даже дробовики, с какими ходят на мелкую дичь. Все пустили враги в ход, но теперь уже ничто не могло остановить натиск советских частей.
И видя, как вслед за Газанфаром устремились красногвардейцы, красноармейцы и дружинники-коммунисты на штурм стен Крепости, старых, толстых стен, которые вросли в землю и преграждали сейчас путь к новой жизни, — устремился на штурм этих стен и Юнус…
Решительное наступление советских отрядов внесло трах и смятение в лагерь мятежников. Помощь из окрестных селений и из Дагестана, на которую рассчитывали мусаватисты, не приходила, сопротивление их слабело. К полудню они предложили советским частям начать мирные переговоры.
Абдул-Фатах в числе других мулл разъезжал с белым флагом на фаэтоне, уговаривал непримиримых прекратить стрельбу — каждая капля крови правоверных дорога. Разве он не был всегда против вооруженных столкновений? Разве не читал проповеди по пятницам во дворе большой Таза-пир-мечети о мире и дружбе среди людей?
Хабибулла внезапно куда-то исчез…
Комитет революционной обороны предъявил мятежникам ультиматум: безоговорочно признать власть Бакинского совета, сдать оружие, вывести из города «дикую дивизию», открыть железнодорожный путь в обе стороны от Баку. Разгромленные контрреволюционеры вынуждены были принять ультиматум, и вслед за тем военные действия в городе прекратились.
Юнус поспешил вглубь Крепости — сейчас он заберет сестру с собой.
Стремясь сократить дорогу, Юнус двинулся по одному из узеньких, стиснутых домами проходов, какими изобилует Крепость и где с трудом могут разойтись два пешехода.
Едва он дошел до середины улички, как вдруг что-то низверглось на него с крыши дома. Юнус рванулся в сторону, прикрыв голову руками. Большой кусок карниза свалился ему на ногу.
От боли Юнус скорчился, но все же успел бросить взгляд на крышу и в выемке карниза увидел над собой лицо бородатого мужчины в папахе. Этот мусаватист, несмотря на то, что военные действия прекратились, притаился в засаде и столкнул на Юнуса тяжелый кусок карниза; в узком, стиснутом домами проходе орудовать было нетрудно.
— Попробуй двинуться дальше — там тебе еще подбавят, большевик! — послышалось с крыши.
Юнус схватился за револьвер, но
