Алексей Козлов. Преданный разведчик - Александр Юльевич Бондаренко

Тюрингия, они ехали при, воистину, гробовом молчании. Случается такая дурацкая ситуация, когда каждому понятно, что нужно что-то сказать, только не понятно – что именно говорить следует. Молчал «Дубравин», уже при самой встрече сказавший, как он рад всех видеть; молчали встречающие, также сказавшие, что ни на минуту не сомневались, что он возвратится; молчал, разумеется, и оперативный водитель, которому совсем не с руки начинать разговор с неизвестным ему человеком, да и вообще, у него своя задача.

Въехали в уютный и ухоженный город Готу, и Алексей Михайлович, два года не видевший вокруг себя ничего, кроме тюремных стен – ну разве что вчера, с высоты птичьего полёта, с горы, видел Преторию, так и то под дулом пистолетов и в состоянии мучительного ожидания, – смотрел во все глаза вокруг, буквально приходя в себя, осознавая себя в совершенно новой реальности.

И вот тогда его словно бы осенило. «Мужики! – воскликнул вдруг “Дубравин”. – Я же ведь вернулся домой!» – «Да, а чего?» – не сразу сообразил один из встретивших. «Обмыть-то это дело надо!» Пожалуй, только тут они все и вспомнили, что они – русские люди! Что есть некоторые традиции, не просто так заведённые. Как рассказывал Козлов, главный из встречающих шлёпнул себя по лысине: «А я-то думаю, чего мы все молчим! – и приказал водителю: – Давай к первой же харчевне!» Подъехали, зашли – по 100 грамм (так сказал Алексей Михайлович), по кружке пива, и после того до самого Берлина, а там расстояние было свыше 300 километров, они уже не молчали. «Ехали, трепались – будь здоров!» – вспоминал «Дубравин», который впервые за два с половиной года слышал вокруг себя родную русскую речь… Вот так был произведён обмен.

Про ещё один эпизод, произошедший тогда же, рассказал нам один осведомлённый сотрудник – со слов Алексея Михайловича: «Когда он приехал в посольство после освобождения, то там были мероприятия – одно, другое, третье. Он говорил: “Я так благодарен, что картошки горячей поставили! Селёдочки…” И потом ему сказал наш представитель: “Ты съел весь наш годовой запас представительской селёдки!” – “Ну не икры же!” – отвечал Козлов». Чувство юмора у него не угасло даже после двух лет заключения.

Вообще, с этим у Алексея Михайловича всегда всё было в порядке. Как сказал нам один его коллега, «он очень хороший человек был, сердечный; любил шутки, подколки разные – причём добрые». Другой сотрудник сказал ещё больше: «Алексей Михайлович любил жизнь: любил хорошую шутку, хорошую компанию, любил посидеть, повеселиться, смешные истории всякие, анекдоты – вот это всё он любил…»

При этом «Дубравин» очень спокойно воспринимал шутки и подколы в свой адрес, что дано далеко не всем. Вспомним, что Юрий Анатольевич Шевченко называл его «недоучкой» и делано удивлялся тому, что, мол, какие существенные контакты могут быть в прачечной? Алексей Михайлович на это никак не реагировал, зато он сумел показать на деле и то, какие могут быть контакты у «сотрудника прачечной», и то, что полученного им образования хватило на весьма результативную работу. Никто ведь отрицать не станет, что иной нелегал, пробывший «там» и десять лет, и пятнадцать, может не привезти такого материала, как получил Козлов в Южной Африке – и разнообразных причин тому очень много, и считать, что человек плохо работал, никак нельзя. Кстати, нам и про Алексея Михайловича говорили, что если бы ему не пришлось довольно часто переезжать с места на место, из одной «горячей точки» в другую, то результаты его работы могли быть гораздо выше. Мы сумели сдержать себя от вопроса «куда уж выше?».

И вот, кстати, очень интересные рассуждения Юрия Ивановича Дроздова: «Как-то в Кабуле в конце 80-х годов жаркой ночью, сидя в плетёном кресле возле бассейна, глядя в небо и считая пролетающие звёздочки спутников [возникает странный вопрос: «А трассеры, чего, тогда у них не летали?» – А.Б.], председатель КГБ СССР В.А. Крючков, возвращаясь в разговоре к результатам работы одного из нелегалов, спросил: “А сколько вообще нужно иметь агентуры, чтобы знать, что происходит в мире?” – “Не так уж много, – ответил я, назвав несколько имён. – А вся остальная агентурная сеть должна обеспечивать их, отвлекать от них внимание”»[242].

В Восточном Берлине – город тогда, как известно, делился на две примерно равные части, хотя вторая часть (Западный Берлин) была немного больше, – Алексей Михайлович был доставлен в Карлсхорст, в представительство КГБ СССР. Там его, что называется, привели в порядок – в том числе смыли всю тюремную грязь, переодели, переобули, – был также ряд интересных встреч, потому как всем, кто знал о его приезде, очень хотелось встретиться с… И тут мы переиначим название известного романа Джона Ле Карре The spy who came in from the cold[243], назвав Алексея Михайловича Козлова, с учётом «местных условий» ЮАР, на The spy who came in from the heat – «Разведчик, вернувшийся с жары», учитывая, что слово «spy» можно перевести и как «разведчик», и как «шпион». А «шпионом» его называть нам никак не хочется! В общем, всем очень хотелось встретиться с человеком, возвратившимся «оттуда». А он с нетерпением ждал лишь одного – как можно скорее отправиться в Советский Союз, и, наконец-то, этого дождался…

Его «дорога в тысячу ли» завершилась там, откуда она начиналась, – в Москве.

Помните, Алексей Михайлович показывал нам шишку на пальце, сказав, что это от писанины? Так вот, очевидно бóльшая её часть была «заработана» именно после этой командировки. Хотя, думается, многое обсуждалось и на словах – в том числе с начальником Управления «С» Юрием Ивановичем Дроздовым. И хотя Козлов очень много чего сделал за время своей затянувшейся командировки, очень много чего повидал, главный вопрос был отнюдь не в этом: следовало срочно найти «крота», предателя… Если с теми же «Мартыновыми», ставшими одной из первых его жертв, ещё были какие-то сомнения – мол, не они ли сами виноваты в случившемся, почему возвратившиеся нелегалы и пострадали, были уволены со службы и уехали из Москвы в Калугу, то здесь уже никаких сомнений в предательстве быть не могло. К тому же как минимум одна – насколько нам это известно – «ниточка» к поиску «крота» уже была дана. Судя по тем фотографиям, которые немцы представили «Дубравину» на первом своём допросе, утечку информации следовало искать среди выпускников МИМО, чьё время обучения совпадало со студенческими годами Козлова. Круг поиска сильно сузился.

Конечно, вот так бросить перед ним фотографии на стол показалось немцам весьма эффектным моментом, но это был дешёвый эффект, который не только не оказал должного воздействия на арестованного, но и, наоборот, сразу дал ему понять, что именно произошло. А теперь к тому же помогал вычислить предателя. Что ж, давно известно, что страсть к дешёвым эффектам до добра не доводит…

В Москве Алексея Михайловича поселили на какой-то служебной даче (в просторечии это называется «объект») где-то на окраине города. Как он выразился, «кормили на убой, поили на упой». Отношение к нему было самое внимательное и предупредительное, гости из Ясенева приезжали часто, в одиночестве он не скучал, однако имелось одно существенное ограничение: выходить дальше двора этой виллы ему было запрещено. Как он опять-таки констатировал: «Если бы было по-другому, я был бы удивлен…»

И всё же даже теперь Козлова очень беспокоило: нет ли в провале какой-то его вины? Хотя он и говорил, что «Я всё делал правильно!», но и над ним витало какое-то облачко сомнения – так обычно бывает с любым человеком, знающим, что он не виноват, но… А вдруг всё-таки что-то было сделано не так? Или не совсем так? К тому же предательство в разведке – это самый худший вариант, который можно было только придумать, а потому даже подсознательно хотелось как-то его избежать.

Вот и руководство действовало в соответствии с принципом «доверяй, но проверяй». Ведь всё-таки два года «Дубравин» находился в заключении, причём полгода (или сколько там?) о нём вообще ничего не было известно в Центре, а потом узнали только то, что он жив и пребывает в тюрьме. Могли его за это время перевербовать? Конечно же, могли. Теоретически. Да, можно утверждать, что это замечательный человек – сильный, смелый, истинный патриот – но теоретически такая возможность была. Ведь, как известно, никакой твой реальный