Алексей Козлов. Преданный разведчик - Александр Юльевич Бондаренко

Вот и в данном случае, как нам рассказали – а рассказывал очень осведомлённый человек, в то время служивший именно в этом самом легендарном подразделении, – бойцы отряда специального назначения «Вымпел» готовились… И тут мы обрываем фразу, потому как наш собеседник говорил, что это он только впоследствии понял, что они, кажется (!), готовились к операции по освобождению Алексея Михайловича. Но тогда они не знали ни про «Дубравина», ни про то, что не исключается полёт на самый юг Африканского континента – да и вообще ничего не знали, но к чему-то старательно и напряжённо готовились, что-то там отрабатывали, о чём конкретно наш собеседник опять-таки не сказал… Однако не будем забывать, что международная обстановка в то время была напряжена до предела – шла Афганская война, «мировое сообщество», поддерживая и снабжая моджахедов, одновременно вешало на Советский Союз «всех собак», обвиняя его в агрессии. Так что дерзкая операция советского спецназа – подобная тем, что безнаказанно проводил израильский «Моссад» на чужих территориях (похищение в Аргентине нацистского военного преступника Адольфа Эйхмана[229] в 1960 году; угон из Франции пяти ракетных катеров в 1969 году; уничтожение в разных странах организаторов теракта против спортивной команды Израиля на Мюнхенской олимпиаде 1972 года), – могла бы вызвать очень негативную реакцию во всём мире.

А вот Израилю простили (точнее, её как бы не заметили) даже оперативно-боевую операцию «Моссада» «Свинец», когда в ноябре 1968 года было захвачено зафрахтованное Францией торговое судно «Шеерсберг», перевозившее 200 тонн урана. Команда судна была расстреляна, а груз доставлен в израильский порт Хайфа.

Подобным наглым образом, попирая все нормы международного права, советский спецназ действовать не мог, но это всё-таки не значит, что в крайнем случае не могли быть приняты соответствующие этому случаю крайние меры. Пока что, однако, основной расчёт делался на дипломатов и кого-то там ещё, чего мы опять-таки в подробностях не знаем, проводивших долгие и очень непростые переговоры…

Впрочем, для нас сейчас главное – итог всей этой работы. О нём нам опять-таки рассказывал сам Алексей Михайлович: «В конце мая 1982 года ко мне вдруг приходит начальник тюрьмы и заявляет: “Ну-ка, примерь костюм, подойдёт тебе или нет, – и подаёт совершенно не мой костюм. – Поедешь на аэродром, тебя обменяют”. Костюм не подошёл – купили и принесли новый. Кстати, хороший костюм был, я потом подарил его сыну. Принесли новую рубашку, галстук – только ботинки мои были. А старые вещи мои мне не подходили: когда меня арестовали, я весил 85 килограммов, а когда меня выпускали – 57…»[230]

Но всё-таки даже «их нравы» менялись к лучшему. Когда 10 февраля 1962 года на мосту Глинике через реку Хафель в районе Потсдама происходил обмен Фишера–Абеля на американского лётчика Фрэнсиса Пауэрса[231], то Вильям Генрихович так и оставался в тюремной робе и в какой-то шапочке, а весь его багаж был сложен в этакий сиротский мешочек. Так что потом его «кузену Дривсу», роль которого «исполнял» Юрий Иванович Дроздов, пришлось проехать с ним по восточноберлинским магазинам, чтобы купить ему костюм и всё прочее необходимое. А вот наши товарищи, непонятно за какие заслуги, подарили лётчику-шпиону всю одежду полностью, вплоть до дефицитной тогда в Союзе меховой шапки. Более того, за какое-то время перед обменом на середину того самого моста была принесена куча набитых чемоданов – сувениры, купленные в ГУМе…

Хотя «Дубравина» и приодели, но на том щедрость «принимающей стороны» фактически исчерпалась. Алексей Михайлович вспоминал:

«Мне сказали, чтобы ничего я с собой не брал – только какой-то целлофановый пакетик мог унести… Я взял машинку для свёртывания сигарет, ту, которую мне заключённые подарили, потом, почему-то, кусок зелёного мыла, страшно вонявшего карболкой, и брезентовый пояс от тюремных штанов – зачем, тоже не знаю! Свернул и положил туда. Вот и всё, что у меня было…

Деньги мне не отдали, а у меня было около 8 тысяч марок, да ещё и доллары. Наши из отдела безопасности рассказали, что на вопрос, почему деньги не отдали, юаровцы ответили, что у них “нет обыкновения отдавать вещи арестованных их родственникам”»[232].

Итак, тюремное заключение, длившееся для него почти что два очень-очень длинных и тяжёлых года, закончилось. Дело оставалось за малым: покинуть Южно-Африканскую Республику, хотя и оказавшуюся для него весьма негостеприимной, но долго удерживавшую его в своих «объятиях», которые в любой момент могли оказаться смертельными.

Как было сказано, отпускали его не просто так, но обменивали, причём по очень «высокому курсу»: за одного нашего разведчика давали одиннадцать «голов», сотрудничавших со спецслужбами противника. Это были десять западногерманских шпионов, взятых на территории ГДР и любезно предоставленных нам восточногерманской службой безопасности Штази, а также один офицер ЮАР, который попал в плен в Анголе. Вот так высоко ценились наши нелегалы!

Владимир Александрович Крючков так писал по этому поводу:

«В последние годы установилась и всё шире использовалась практика обмена задержанными разведчиками. Правда, не всегда на равной основе, но тут уже всё зависит от обстоятельств и от того, как удастся договориться…

Бывали случаи, когда менять было просто не на кого, тогда на выручку приходили друзья-коллеги из бывших социалистических стран, чаще всего из Германской Демократической Республики. Для освобождения попавших в беду товарищей ни они, ни мы никогда не жалели усилий, шли на любые финансовые затраты, иногда прибегали к ответным мерам в отношении лиц, причастных к спецслужбам противника – задерживали и предавали суду»[233].

Из тюрьмы «Дубравина» привезли в контрразведку – туда, откуда начинался его «крестный путь». Таким образом круг замкнулся. В офисе его встретил генерал-майор Бродерик, заместитель директора контрразведки ЮАР, который арестовывал его два года тому назад. Генерал сказал: «Слушай, Алексей! Мы тебя сейчас передаём службе разведки ЮАР, они тебя повезут в Германию, где тебя обменяют. Не знаю, что они тебе будут говорить, что будут делать, но учти, если ты скажешь, что знаешь об обмене, то пеняй на себя – тебя никогда не обменяют. И я тебе ничего не говорил!» Как высказался Алексей Михайлович, «почему-то разведка у них там была гораздо пакостнее, чем контрразведка». А ещё он рассказал нам о таком финальном эпизоде: «Когда Бродерик со мной прощался, он мне сказал: “Извини за всё то, что с тобой здесь произошло. Мы просто не знали, с кем имеем дело. Сейчас мы знаем, что ты – нормальный мужик и настоящий парень”. Он крепко пожал мне руку, и я в своей ладони что-то твёрдое почувствовал. Оказалось – значок контрразведки ЮАР, с правом ареста»[234]. Впоследствии этот значок Алексей Михайлович подарил генерал-полковнику Владимиру Ивановичу Завершинскому[235] – тоже «как настоящему мужику» и к тому же страстному коллекционеру-фалеристу.

Кого-то это может удивить, но сотрудники даже противостоящих, противоборствующих структур уважают друг друга – если, конечно, есть за что уважать. Так, когда известных уже нам сотрудников нью-йоркской резидентуры Черняева и Энгера должны были обменивать на «диссидентов», а точнее – уголовников, пытавшихся угнать самолёт и улететь на нём за границу, Марка Дымшица, Эдуарда Кузнецова (Герзона) и К°, произошёл следующий как бы незначительный эпизод: «когда американцы обменивали наших ребят на отпущенных угонщиков советского авиалайнера, дежуривший в аэропорту Кеннеди сотрудник ФБР сказал такую фразу: “Кого мы отдаём – таких ребят меняем на подонков!”»[236].

Но, к сожалению, в любой спецслужбе (разумеется, не только в спецслужбе – в любой организации) хватает и, так скажем, людей нехороших. О таких людях нам также говорил Алексей Михайлович. Ведь после того, как полковник Глой, тот самый поклонник фюрера и Кальтенбруннера, снял с него наручники, «Дубравин» был передан сотрудникам NIS, разведки ЮАР, Мартину Баннерту и Сенекалу. Первого Козлов назвал «страшным мерзавцем», второго – «высоким офицером, но мерзавцем тоже великим». «Коллеги», так скажем, прежде всего повезли почти освобождённого нелегала к огромному гранитному монументу, что располагается на холмах к югу от Претории, откуда весь город виден как на ладони. Он называется на африкаанс Voortrekker, в этом языке мы не сильны, а потому можем сказать, что это звучит то ли как Вуртреккер, то ли Фоортреккер – в общем, памятник бурам-первопроходцам, некогда отправившимся с океанского побережья вглубь континента и основавшим республики Трансвааль и Оранжевую. Это считается главным монументом не только самой Претории, но и всей ЮАР.

Однако вряд ли