Некровиль - Йен Макдональд

которой ты мне рассказываешь, началась прямо сейчас. Хочу стать частью мертвого народа при жизни.

– «Если агенты императора придут в твой дом в полночь, не лучше ли им войти как приглашенным гостям, чем ломать дверь?»

– Джон Ублюдок.

– В режиме Кафки. Ты хочешь ощутить, каково быть частью мертвого народа; я могу отвести тебя в одно место, где ты сумеешь это испытать. Сегодня вечером где-то в городе произойдет Раскол, нам надо его отыскать. Поди знай, с чем мы столкнемся по дороге. Пройденный путь сам по себе имеет значение не меньшее, а то и большее, чем его цель.

Машины – высокоскоростные смертоносные пули в стальной оболочке; десять метров золотистой с прозеленью бронзы, подвешенные между толстыми и гладкими колесами драгстера[165]. Плавники и обтекатели, аэродинамические выпуклости и гладкий контур; неужели Камагуэй и впрямь слышит полный набор обертонов двигателей конвертоплана с их винтами? Непромокаемые куртки гонщиков блестят под дождем, механики и техники снуют вокруг, как рабочие, обслуживающие какую-то непомерно раздутую королеву термитов. Нет, аналогия не подходит, думает Камагуэй, стоя на парапете и глядя вниз, вдоль наклонных бетонных стен недостроенного туннеля metropolitano. В этих гоночных автомобилях есть что-то слишком хищное и красивое, под стать богомолам. Как будто они могут в любой момент развернуться и пожрать своих придворных, чтобы использовать кровь, лимфу и костный мозг вместо топлива.

– Давай подойдем поближе, – говорит Нуит, расчищая путь между зрителями. Зеленое с золотом парчовое пальто, которое она прихватила, покидая башню, развевается, как знамя. Зрители выстраиваются по обоим краям траншеи в три, четыре, пять рядов. За зонтиком букмекера – служебная лестница. Ступеньки скользкие под дождем. Камагуэй, бережно относящийся к своей жизни до того момента, пока не решит расстаться с ней, спускается медленно, шаг за шагом. Машинный рев между высокими бетонными стенами звучит оглушительно.

– Луис! – Нуит пытается перекричать двигатели. Высокий афро-латиноамериканец в куртке с надписью Equipo Raya Verde поворачивается, разбрызгивая капли дождя с козырька кепки.

– Нуит! – Они обнимаются, целуют ладони, как принято у мертвецов.

– Это Камагуэй! – кричит Нуит. – Он мой друг. Я ему показываю, какой бывает жизнь – посмотрим, есть ли у него cojones, чтобы за нее ухватиться. – Мужчина по имени Луис подозрительно смотрит на Камагуэя: живой или мертвый, платит или нет? – Как идут дела?

– Пробую новую смесь, – кричит Луис. Обслуживающий персонал отступает, когда он подводит гостей к машине. – Это должно дать нам преимущество в плане массе/энергии – две целых две десятых процента по сравнению с противником. Кроме того, мы единственные, кто рассчитывал на дождь. – Луис проводит пальцами по выемкам и выступам на колесах высотой в человеческий рост.

– Что толку от пророчицы, если она не может предсказать погоду? – кричит Нуит.

Метровая секция корпуса поднимается, словно створка раковины. На кровати из амортизационного геля лежит китаянка в вирткомбе. Техники команды «Манта» проверяют интерфейсные разъемы, подключения, пульты управления. Тестовые таблицы и выходные данные отображаются на их портативных устройствах.

– Только под Святым Иоанном есть сотни километров заброшенных туннелей метро, водопропускных труб и погребенных рек, и все они темные и черные, как грех, – кричит Нуит. – Гонки проходят с помощью виртуального моделирования. Радары, датчики расстояния, обработка изображения, приборы ночного видения.

Водительница целует руки каждому члену команды. Нуит – последняя в очереди.

– Ни пуха ни пера! – кричит она.

Китаянка улыбается и пожимает ей руку в знак солидарности, благодарит за искренне пожелание удачи. С беспокойством в душе Камагуэй наблюдает, как непрозрачная крышка закрывается и запечатывается над ней. Он думает о гонщиках, которые лежат в гробах и вслепую мчатся по подземной части города. Рев двигателя переходит в непрерывный визг. Распорядители гонок уводят команды техников подальше от машин. Нуит тащит Камагуэя к мокрой трибуне, установленной сбоку от туннеля. Все разговоры прекращаются, когда машины врубают свои турбины и выруливают в облаках брызг к стартовой линии. Стабилизаторы движутся туда-сюда, элероны – вверх-вниз.

– Они могут использовать аэродинамику, чтобы подниматься по стенам и обгонять друг друга, – орет Нуит на ухо Камагуэю. – Разве это не потрясающе?

На полпути по километровой траншее пять машин поворачивают и выстраиваются в линию. Вход в туннель – плоскость безупречной тьмы. Сталактиты, выщелоченные из бетона, свисают с карниза; кальцитовые клыки. Звуки двигателей сливаются в оглушительный визг. Бетонная траншея сотрясается до молекулярного уровня. Брызги и шлейфы пара струятся из каждого сопла. На подиуме, встроенном в стену траншеи, сигнальщица поднимает флажок. Машины трепещут от желания вырваться из оков.

Флажок опускается. Пять автомобилей – каждое словно копье из тектопластика и энергии – устремляются к входу в туннель. Через секунду они уже миновали трибуны команд. И вопреки самому себе, вопреки всему, что он знает о себе, Камагуэй вскакивает вместе с остальными зрителями, скачет на месте, потрясает кулаками, беззвучно кричит и рычит сквозь оглушительный вой двигателей: «Vaya vaya Raya Verde!»

А после, под занавес карнавала – когда процессии возвращаются домой, победоносные или разочарованные судейством, – Нуит ведет Камагуэя между Святыми Антониями размером с дом, сделанными из проволоки и аэрозольного пластика, и танцорами в испорченной дождевыми разводами светящейся краске для тела, с привязанными гелиевыми шарами в виде херувимов разных цветов. Элегантные трансвеститы протискиваются мимо; Мария, Мать-Земля и Младенец Иисус, Король и Королева Ночи мертвых наклоняются, чтобы благословить их. Сеу Обулувайе, Ночной Странник, крадется мимо в наряде из лайкры, разрисованном под ягуара.

– Ночь принадлежит нам, Камагуэй, – заявляет Нуит. – Мы правим: ночью и будущим. Каждую секунду каждого дня появляется еще один из нас. Дюжина, сотня, тысяча. Мы растем. Люди, находящиеся по ту сторону забора, в один прекрасный день окажутся внутри него. Еще через семьдесят лет в городе останутся только мертвецы. Сто километров в длину, сто километров в ширину. И все жители мертвы. Сколько пройдет времени, прежде чем государство, Тихоокеанский совет, Мать-Земля превратятся в нацию мертвых, планету мертвых? Неудивительно, что Свободные мертвецы расхерачили Луну: двадцать лет с нынешними темпами воспроизводства населения и нулевой убылью – и демографические графики устремятся к асимптоте. Наше будущее где-то там, эта планета неспособна вместить всю жизнь, которая от нее зависит. Помню страшную мальтузианскую притчу былых времен: дескать, если прирост населения не контролировать, даже если процент будет небольшой, в конце концов процесс выйдет из-под контроля и достигнет точки, в которой вся вселенная станет шаром обнаженной человеческой плоти, расширяющимся со скоростью света. Ограничения, наложенные на сообщество мертвецов, никоим образом не решают насущные проблемы, а просто перекидывают их будущим поколениям. Я все увижу собственными глазами. Ты тоже. И наши враги увидят. Мы все там будем, когда придется ответить на все вопросы. Мы подождем.