Город из воды и песка (ЛП) - Дивайн Мелина

Илья Андреевич подзавис как будто — видно было, что не ожидал, переваривает. Войнов себя покорил мысленно: «Долбоёб! Вот зачем полез только?»

— Я даже как-то, знаешь, в этом ключе… не рассматривал. Не думал, что так, — наконец произнёс Илья Андреевич озадаченно.

— Простите… Я не хотел… Это, наверное, было лишнее, — начал Войнов.

— Нет-нет, всё правильно. Ты сказал всё правильно. Странно, что я раньше об этом не думал…

— Пропаганда всё-таки же работает, — вздохнул Войнов. — Мне бы тоже хотелось это изменить как-то. Только сейчас прессинг сильный слишком. Опять все гайки заворачиваются. К сожалению, это политика.

— Про маму тебе Саша тоже рассказывал? — вдруг спросил Илья Андреевич.

— Рассказывал. Любил её очень, и она его…

— Мне кажется, он так до конца и не оправился. Заболел ведь тоже из-за этого.

— Илья Андреевич, я всё сделаю. Я постараюсь, чтобы Саша не нуждался ни в чём. И чтобы счастлив был. Он счастья как никто другой заслуживает… И я тоже, — признался Войнов. — Если бы вы знали, как долго я искал его. Сашка — моя половинка. Не смейтесь только… Не думайте, что так не бывает, что это лишь в сказках. Я сам до недавнего времени думал, что не бывает так. А теперь вот уверен, что Саша — он моя лучшая половиночка.

Войнов замолчал. Чувствовал себя без кожи совсем. Было неуютно и даже больно как-то. Вряд ли Илья Андреевич поверил ему. Но Войнов всё, что мог сделал, может и больше даже. Дальше убеждать Мисаренко-старшего просто некуда…

— Дай-то бог, Никита… Ладно, — услышал наконец Войнов, и рука Сашиного отца ненадолго задержалась у него на плече. — Ты хочешь, чтобы Саша переехал к тебе?

— Саша… Он пусть сам решает. Как захочет, так пусть и делает. Половинка на половинку, может. И здесь, и у меня. Но это не так удобно, наверное… Конечно, я бы хотел, чтобы он жил со мной. У меня двушка в Сокольниках. Я один живу. Мама в другом месте, в Ростокино.

— А мама твоя знает? Отец? Как родители относятся?

— Отец с нами не живёт давно. Я даже, честно говоря, не знаю, где он. Он ушёл, когда я ещё мелкий был. И мы больше не виделись. А мама? Знает, да. Не очень понимает, как всё это может быть, но она в курсе.

— Я, в общем, тоже не против, Никит. Ты кажешься искренним. Чтобы прийти вот так, поговорить — это нужно иметь мужество. Ты только помни, что, если всё так серьёзно у вас, как ты говоришь, ты за Сашу несёшь ответственность.

— Я понимаю. Я готов, Илья Андреевич. Я не отказываюсь.

Когда Войнов постучался в дверь Сашиной комнаты, тот открыл ему почти сразу же, как будто под дверью и караулил, миленький.

— Что? Как? Что папа сказал? — кинулся он, взволнованный, к Войнову.

— Нормально всё. Я получил на тебя разрешение. Благословение. Как хочешь называй, Санечка, — засмеялся Войнов. — Ты теперь мой совсем. И так, и официально.

— Бумагу с печатью тогда показывай!

— Будет тебе сейчас и печать, и ещё чего-нибудь! — пригрозил Войнов, внезапно Сашу приподнимая и небыстро кружа.

— Никит, что ты делаешь? — заверещал Сашка, но не испуганно и не протестующе — а просто от внезапности и от радости.

— Люблю тебя, дурошлёпа такого, — сказал Войнов, вернув Сашу на место. Тот ему сразу в объятья бросился, руками сграбастал и задышал в шею.

— И я тебя… Очень, Никитушка… Как ты уломать отца смог?

— Ну-у-у… Уметь надо, — сказал Войнов. — Этому не учатся. Это, наверное, врождённое умение. Либо есть, либо нет. Так что…

— Офигеть, Никита! Горжусь тобой.

— Ты всё собрал?

— Да, — Саша кивнул на рюкзак.

— Сейчас поедем, значит. Покажи мне только свою комнату. Вот, значит, где ты работаешь. Вот она — святая святых, где ты своим голосом разные божественные штуки проделываешь? — поинтересовался Войнов, подходя к большому Сашиному столу с компьютером, микрофоном, всякими другими девайсами и прибамбасами для озвучки техническими. — Можно я сяду? — спросил он, кивнув на большое кожаное кресло на колёсиках.

— Конечно, — разрешил Саша.

— Хочу себя боссом озвучки почувствовать.

Войнов опустился в кресло, покрутился немного. Удобно. Хорошее у Сашки место рабочее. Войнов бы от такого тоже не отказался. На столе по левую руку стояли две фотографии: одна — мамина, другая — общая, где они все вместе, семьёй были сфотографированы в горах где-то. Войнов вгляделся в фотографии, сказал:

— Мама у тебя очень красивая…

Саша был похож на неё: волосами кудрявыми, выражением лица, чертами — такими же тонкими.

— А это вы где? — спросил Войнов про вторую фотографию, которая в каких-то горах была сделана.

— Это в Крыму. На Белой скале. Не был там?

— Нет. Не случилось как-то. Может, свозишь меня как-нибудь?

— Да запросто, — пожал Саша плечами.

Войнов опустил взгляд вниз, под стол — ему показалось, мелькнуло что-то. Ну точно же! Морда кошачья! Как Войнов забыл про Сильвера-то!

— Эй, дружище, — позвал Войнов. Кот помедлил, крутанул хвостом, на Войнова смотрел, но подходить не спешил. — Я про тебя и забыл совсем.

— Он у нас с характером, — предупредил Саша. — Вряд ли подойдёт.

Войнов наклонился, протянул под стол руку. Сильвер тихо так, с достоинством приблизился, понюхал пальцы, а потом внезапно Войнову о ладонь потёрся.

— Зря ты на животное-то, Санечка, наговариваешь. Мы уже общий язык, видишь, нашли?

— Ну блин! Он у нас к чужим не подходит обычно.

— А я разве чужой? Я уже свой весь. Да, дружище? — обратился Войнов снова к Сильверу. — Иди, почешу ещё. От хозяина, небось, ласки-то и не допросишься.

* * *

Дома ночью долго не спали. Первый раз занимались любовью, видя друг друга и чувствуя, не спеша, вдумчиво. Войнов любил Сашу и больше не сдерживался — можно было целовать, гладить, прикусывать, любоваться тонким восхитительным телом, слышать, как Саша стонет и называет его по имени. Можно было отдаваться, лицом к лицу, подставляя губы, лоб, щёки под поцелуи и получить на излёте, на пике, когда невозможно не признаться, не вскрикнуть: «Я люблю тебя!»

У Саши после любви, после слияния и соития тело было расслабленное, негой омытое, чистое, тонкое, родное, прекрасное. Они с Войновым лежали рядом, одним одеялом укрытые, и в свете ночника Сашины плечи, предплечья, грудь бесконечно манили к себе: прикоснуться, погладить, обвить рукой; головой, щекой, губами прижаться. Войнов себя и не сдерживал: целовал, обнимался. Саша только тихонько посмеивался и сам время от времени прижимался, притискивался: бедром, боком, плечом или всем собой — тянулся руками к Войнову, говорил мягко, певуче, растроганно:

— Офигеть ты обнимательный, Никитушка. Мне так хочется тебя — всего-всего! Слышишь, Никит? Я люблю тебя очень… Мне так любить тебя нравится…

— А мне-то как, сладенький! — соглашался, кивал Войнов. Он искал и неизменно находил на ощупь Сашину руку, прижимался к ней, в ладони стискивал: они переплетали пальцы и так оставались какое-то время, счастливые, единые, цельные, любящие, любимые.

— Ты похудел как будто, Никит, — заметил вдруг Саша. — Или мне кажется? Пил из-за меня опять?

— Пришлось, — пожал плечами Войнов. — А что оставалось-то?

— Простишь меня? В последний раз…

— Точно в последний?

— Угу. Клянусь авокадами, — кивнул Саша решительно.

— Ну раз авокадами — тогда ладно, конечно. Зато я Вольфу мужика подогнал отличного! Прям не выходя из запоя, — похвастался Войнов.

— Ну хорошо хоть снова не трахался…

— А ты ревнуешь? Ревнуешь, Сань? — Войнов привстал, повернулся, Саше в лицо посмотрел и потом потянулся к нему, обнял, прижался.

— Да нет вообще.

— Ни капельки?

— Ну ладно — совсем чуть-чуть.

— А вот и не надо! У Вольфа теперь мужик — мечта просто! Бразилец! Капоэйру преподаёт. Ты представь только. Круто? М-м-м?

— Только мужик этот сногсшибательный с Вольфом в Гамбург вряд ли поедет. А ты вот — поедешь. А ты тоже, блин, Никит, сногсшибательный. А мне что делать? Столько месяцев здесь одному куковать?