Ветер над яром (сборник) - Павел Амнуэль

Ресторанчик с вывеской “Звезда Соломона” он нашел быстро. Можно было и не спрашивать портье — план города в путеводителе был настолько хорош, что Гюнтер, досконально изучивший его, теперь прекрасно ориентировался в казалось бы запутанных улочках. Размещался ресторанчик на первом этаже невзрачного двухэтажного здания: с десяток, не более, столиков под белыми скатертями, раздвинутые тяжелые шторы на окнах (похоже, здесь все помешались на тяжелых шторах) — все говорило о том, что хозяин усиленно старается поддержать реноме ресторана, хотя по современным меркам в помещеньице места не хватало даже для кафе. У стены вместо музыкального автомата стояло старенькое пианино.

Зал ресторанчика пустовал, только в углу за столиком сидел неопределенного возраста грузный мужчина с опухшим небритым лицом, в войлочной бесформенной шляпе с опущенными полями и такой же войлочной поношенной куртке. Неторопливо потягивая пиво из огромной глиняной кружки, он бессмысленным взглядом смотрел в зал.

Гюнтер сел через столик от посетителя в пол-оборота к окну. Тотчас появилась официантка в скромном черном платье, белом передничке и чепце — кажется, чепцы и переднички у прислуги в городе были столь же обязательны, как и тяжелые шторы на окнах. Гюнтер заказал овощное рагу и, бросив взгляд на мрачного мужчину, пиво.

Расчет оказался верным. Стоило на столике появиться кружке, как бессмысленный взгляд единственного посетителя переместился на Гюнтера, ожил, и его обладатель принялся с неприятной настойчивостью рассматривать Гюнтера.

Как и положено туристу в подобной ситуации, Гюнтер заерзал на стуле, затем изобразил на лице робкое недоумение и кивнул. Мрачный посетитель тяжело поднялся, прихватил с собой кружку с пивом и стал пробираться к столику Гюнтера, опираясь на легкую трость, очень похожую на трость охотника. На фоне его одежды и грузной фигуры трость выглядела неуместной — здесь более к месту был бы сучковатый, отполированный руками посох. Бесцеремонно опустившись на стул напротив, мужчина грохнул кружкой о стол, расплескав пиво.

— Жиль-Берхард Мельтце, — сипло выдавил он, одарив Гюнтера тяжелым взглядом. — Скотопромышленник, как у вас говорят. А у нас — пастух. Можешь называть меня дядюшка Мельтце.

Слово “пастух” он почему-то выдохнул зло, с ударением, и отхлебнул пива.

— Гюнтер, Шлей, — корректно представился Гюнтер и поднял кружку в знак приветствия.

— Чего сюда занесло? Поглазеть на старину?

На наши благословенные богом места?

— Да так… — неопределенно пожал плечами Гюнтер. — Провожу отпуск на колесах. Решил недельку побывать у вас. Город необычный, хочется посмотреть.

— Поглазей, поглазей… — сумрачно протянул Мельтце и неожиданно жестко закончил: — Больше не захочешь!

Он залпом допил пиво, повертел пустую кружку в руках, зачем-то посмотрел в нее и, обернувшись, крикнул:

— Тильда, еще пива!

Официантка заменила кружку, но пить он не стал. Охватив ее ладонями, он неожиданно перегнулся через стол к Гюнтеру, заглядывая ему в глаза.

— Думаешь, я на самом деле пастух? — он дернул плечами.

Столь же неожиданно Мельтце отпрянул назад.

— Ну, есть у меня две фермы, но я их почти в глаза не видел! Арендуют их у меня, овец там держат… А я овцу от барана не отличу!

Мельтце двумя руками поднял кружку и жадно хлебнул.

— Тогда зачем вы эту одежду носите? — невинно спросил Гюнтер.

— Зачем?! — Мельтце яростно расправил плечи, но тут же, словно внезапно чего-то испугавшись, сник, стушевался и отвел глаза в сторону.

— Зачем… Попробуй не носи…

Он опять, но уже безразлично, пригубил кружку.

— Один попытался не носить, — сумрачно продолжал он, — так на веревке закачался… И сердце ему вынули, и руку отрезали…

“Лист номер двадцать три из другого дела”, — отметил про себя Гюнтер. Разговор начинал принимать любопытную окраску.

— У вас что здесь — рэкет процветает?

Мельтце невесело хмыкнул.

— При чем здесь вымогательство. Они… Впрочем, тоже вымогают. Но не деньги!

Он сдавил кружку с такой силой, что, казалось, она сейчас лопнет.

— Представь: является к тебе ночью при луне голая, смазливая, но у тебя от ее прихода мороз по коже, словно из могилы холодом веет. И никаких желаний к ней, только волосы на голове дыбом. Стоишь, клацаешь зубами, а она бросает тебе под ноги эти тряпки и ангельским голоском вещает: — “Мельтце, с завтрашнего дня ты пастух. Вот тебе одежда. Носи, не снимая”. И все. И со смехом улетает. А ты стоишь на ночном холоде, выбиваешь зубами дробь и благодаришь бога, что все кончилось. А потом одеваешь эту одежду на себя и носишь. И не снимаешь… Даже шляпу боишься снять.

Пока Мельтце говорил, чувствовалось, что на него находит успокоенность — отрешенная, подавленная покорность судьбе. Голос становился тише и глуше и под конец вообще стих. Руки опустили кружку из мертвого захвата и теперь только машинально ее оглаживали. Мельтце заглянул в кружку, шумно втянул воздух носом и неторопливо отхлебнул.

— Да… — неопределенно протянул Гюнтер. — А мне говорили, Таунд — благодатное местечко…

— Благодатное? — переспросил Мельтце. Он снова посмотрел в глаза Гюнтеру. — Было. Было благодатным. Даже более того — полгода назад его посетила божья благодать. По крайней мере так утверждал отец Герх. Иконы в церкви плакали, во время службы под куполом витали херувимы. А когда аптекарь Гонпалек стал насмехаться над чудесами в церкви, объясняя их лазерной техникой и психотропным воздействием, его так скрутило после анафемы отца Герха, что ни один врач не мог помочь. Только когда Гонпалек вознес богу покаянную молитву и на коленях поцеловал распятие в церкви, его отпустило. А потом… Потом божья благодать покинула город. И пришли эти…

С улицы послышался звук мотоциклетного мотора, и Мельтце осекся и замолчал, переведя взгляд на окно. Руки его снова судорожно вцепились в кружку.

Звук мотора нарастал, затем к нему присоединился второй, и, когда тарахтенье перешло в громоподобный треск, возле окна остановились два мотоцикла. Марки их определить было невозможно. Четверо “седоков” напоминали утреннюю встречу. В таких же-черных кожаных комбинезонах и полностью закрытых, как у астронавтов, шлемах.

Взревев напоследок, как мифические драконы перед кончиной, мотоциклы заглохли. Седоки неторопливо слезли с них и сняли шлемы. И Гюнтер с удивлением отметил, что вели мотоциклы девушки, а на задних сиденьях сидели ребята.

— Черт их сюда несет… — неожиданно побледнев, пробормотал Мельтце, вскочил и лихорадочно зашарил по карманам. Бросив на стол смятую купюру, он с неожиданной для его грузного тела прытью выскочил из ресторанчика.