(не)свобода - Сергей Владимирович Лебеденко

Но одних увещеваний было недостаточно, и Марина стала искать начальника следственной группы, майора Масенко, чтобы он разрешил ей зайти в злополучный туалет – в другие номера щепетильные сотрудники отеля оперов отказались пускать, а несвоевременно засорившийся сортир в лобби был закрыт на санитарный день. Попавшийся по дороге сотрудник в форменном костюме и в больших резиновых перчатках прерывать санитарный день отказался: мол, комиссия к ним планирует приехать со дня на день и всё такое; так что одна надежда была на начальника следственной группы. Но поиск только звучал как простая задачка: по факту Масенко отправился заседать в банкетный зал с каким-то бизнесменом, открывавшим тогда сеть кофеен в центре Москвы. Зачем ему понадобился майор следствия, бог весть; но времена были такие, что вознамерившемуся открыть кофейни человеку приходилось договариваться с силовиками разных мастей.

На встречи у бизнесменов той поры принято было являться с охраной. Как раз на одного из таких «охранников» – щуплого, но с сильными подкачанными руками и уродливым шрамом на правой щеке, – Марина и налетела, поднявшись на лифте на второй этаж.

– Это еще что за слад… а, здравствуйте, – ляпнул охранник, вовремя заметив на ее блузке погоны. – Вы к кому, девушка?

Марина собрала все возможные силы в кулак и выпалила:

– Мне к майору! Срочно!

– К какому еще майору? – не понял охранник, сведя брови в почти идеальный прямой угол. На помощь пришел его коллега – полноватый, с румяными щечками и выразительной черной кобурой на ремне:

– Она это, про следака того, тип. Ну которого шеф…

– А, – кивнул первый охранник и буркнул: – Не положено. Переговоры. Секретные. Не велено никого пускать.

– Но мне срочно!

– Срочно что? – продолжал хмуриться первый охранник.

– Мне… мне плохо, – сказала Марина, чувствуя, как кровь отливает от лица. – Мне нужно… в туалет, а туалеты опера закрыли, – стараясь подавить рвотный рефлекс частым глотанием, пробулькала Марина. – Тут женщину… убили, вы не в курсе?

Охранники переглянулись, второй машинально опустил руку на кобуру, а первый опустил руку за пазуху.

– Где убили? Сейчас?

– На этом этаже?

Марина помотала головой, но тут же поняла, что это была плохая идея, и схватилась за стену.

– Если не на этом этаже, то зачем вам понадобился майор? – не мог понять первый.

– Так бабу в сортире замочили, говорят тебе! И сортир закрыли, а ей надо, – пояснил второй.

– Она чё, в другой номер не может, обязательно к майору?

– А по-твоему, следакам теперь в чужой номер надо вламываться, чтобы посрать?

– Ну разве у них нет на это полмо… полночи… полномочий?

И тут Марину осенило.

– Вообще-то… Я могу вас… Обоих… Задержать на месте прямо сейчас… – прокряхтела она.

Оба охранника перестали спорить и уставились на хрупкую на вид девушку, которая клонилась к полу, скрючившись в три погибели.

– Ты это, ты свое место знай, – буркнул первый, глубже засовывая руку за пазуху, а второй поинтересовался:

– На каком это основании?

– Двести девяносто четвертая статья УК… Воспрепятствование деятельности следователя…

Второй охранник выразительно глянул на первого – и тот, закатив глаза, шумно вздохнул и достал из внутреннего кармана пиджака рацию.

– Шеф, можно нам майора на секундочку? Тут какая-то его… сотрудница пришла, говорит, ей в сортир надо.

Рация зашипела, издала плохо разборчивое «совсем охуели твои там что ли, бля», и минуту спустя из банкетного зала, блеснув золотыми пуговицами на униформе, появился Масенко – тогда еще бодрый, не разведенный, со свежим лицом и едва намечающейся сединой.

– Что случилось?

– Товарищ майор, мне в туалет, – выпалила Марина.

– Что?..

Масенко ничего не понял, а его позеленевшая подчиненная – так и не успела ему объяснить; Марина не смогла больше сдерживаться – и вся фрустрация первых дней работы, вместе с ночными дежурствами, закономерным недосыпом и необходимостью разглядывать труп за трупом (а ведь она почти сошла за самого стойкого новобранца за долгое время!), полилась на красную ковровую дорожку «Мариотта».

Растерянный Виталий Константинович Масенко не нашел ничего лучше, как схватить подчиненную за волосы и приговаривать: «Давай, давай, еще чуть-чуть», – словно роды принимал. И, видимо, чтобы предотвратить дальнейшую порчу собственности, спустя две минуты из-за поворота вылетел сконфуженный сотрудник отеля – в слегка помятом красном костюме, больших резиновых перчатках и с жестяным ведром в руках, на самом дне которого плескалась грязная вода.

(Убийцу, к слову, они так и не отыскали, а Константиныч вскоре после этого случая пошел на повышение. На банкете по случаю присвоения нового звания начальник пролил на Маринино новое платье добрый бокал «Абрау-Дюрсо».)

Интермеццо I

Сейчас седьмое июля семнадцатого.

Или шестнадцатое августа восемьдесят первого.

Разница не столь важна, как показалось бы многим. Страна другая, голова та же.

Юра зигзагом бежит по баскетбольной площадке. Ноют колени. Стон приближающейся старости. Никогда не хотел быть старым, старость – для слабаков. В руках – баскетбольный мяч, точнее, не в руках, а вот опять в руках, а вот уже снова не в руках, а вот снова пахнущая по́том и покрытая пупырышками кожа мяча.

А вот он за рулем «жигулей», и у него точно так же потеют ладони, только уже не от мяча, а от кожаного руля. У людей издревле есть привычка покрывать собственность слоями чужой кожи, словно внутри каждого человека сидит Ганнибал Лектер, мечтающий разделать кого-нибудь на лоскутки.

«Не думай, просто не думай! Постарайся не думать и просто делать!»

Юра и делает – ему нужно сделать крутой поворот, нет, бросок по кольцу, нет, все-таки крутой поворот налево, и не забыть сбавить скорость и взять на передачу ниже, нет, сделать передачу вот тому игроку слева, здоровенному дылде, который работает секретарем в одном из управлений администрации президента и всё рассчитывает раздобыть должность повыше, но Юра, хорошо знакомый с начальниками секретаря, знает, что никакого повышения ему не светит, и амбиции, отскакивающие от него, словно капельки пота, вызывают улыбку. Да, только улыбку. Сочувствие? Сочувствие – для слабаков.

«Просто не думай! Перестань думать!»

«Но я не могу перестать думать!»

Этот крик вырывается из глотки, когда резко взявшая сорок километров в час машина отплевалась от них запахом гари. Инструктор, ветеран Чехословакии с усами, желтыми от табака, кряхтя, выходит на улицу и закуривает. Юрин инструктор выкуривает по три сигареты в час, и ему кажется, что это последствия не затянувшейся армейской привычки, а его собственного нерадивого поведения.

Потому что Юра не может перестать думать.

Потому что даже баскетбол создал человек, который слишком много думал: он вспоминал, как в детстве в дворовых