Gelato… Со вкусом шоколада - Леля Иголкина

мужик, а Буратино, у которого в трусах сучок, на который жопой трудно сесть, потому что не найдешь. Поня-я-я-ял?

Определенно! Какие уж тут объяснения еще нужны? Закусываю нижнюю губу и кивком с ее высказыванием соглашаюсь:

— Значит, так тому и быть. А дальше что? — направляю наш тандем к манекену и наношу первый колющий удар. «Богдан» отклоняется назад и сразу возвращается, а я с пищащей Тонькой отступаю и скидываю напряжение, отведя сведенные вместе руки с рапирой, словно раскрываясь и подставляясь под удар.

— У-и-и-и! — визжит Смирнова. — И-и-и…

— Тшш, не выдавай нас. Пусть он думает, что мы расслабились и потеряли бдительность. Мы…

— Давай уже! — Тонька дергается и тянет нас к истукану, чтобы еще раз уколоть мягкую для острого клинка поверхность. — Сюда, сюда, сюда…. Пет-я-я-я, — я все же поддаюсь, и мы наносим непозволительный по правилам обращения с рапирой «удар». — Да-а-а-а, — откинувшись мне на грудь, задрав вверх голову, с шумным выдохом в высокий потолок сообщает. — Фу-у-у-у-х! Ура!

Смирнова закрывает разноцветные глаза, а я смотрю… Смотрю, не отрываясь, на приоткрытые розовые, немного пухлые и совсем чуть-чуть влажные губы, которые отчаянно хочу сейчас поцеловать. Всего одно касание… Из-за этого с ней ничего не произойдет! Ничего не будет! Не растает этот Тузик и мозгами, да и одним местом тоже, не потечет. А я просто прикоснусь как в тот самый первый раз, когда мы заключили пари о том, что я смогу освоить нехитрое кондитерское искусство. Между прочим, доктор мне простые поцелуи с чистенькими девочками не запрещал? В конце концов, я же не носитель какой-то неизлечимой и смертельной хрени, сейчас во мне живет всего лишь чужая микрофлора, которая залезла под кожу и влилась в мою кровь. Там, блядь, такие ужасы со срамной половой системой впоследствии, если не лечить эту заразу, а пустить все на чертов самотек. Случайно вышедшая из полового чата уверенная эрекция покажется смешным событием по сравнению с отгнившей крайней плотью, пожизненным мужским бессилием, бесплодием и потерей интереса к женщинам, а значит, к самой чудесной жизни.

— Мы ведь победили, да? Петь? Ты что? — Смирнова открывает глаза. — Что с тобой?

— Ни-я-я-я-я, — замученно хриплю и ослабляю наши руки, затем отшвыриваю рапиру, и быстрым разворотом обращаю девушку к себе лицом, а после обхватив двумя руками крохотный по сравнению с моими ладонями затылок, сильно прижимаю ее к себе. — Победили, да! Конечно…

— М-м-м-м, — Тонька дергается и бьет кулаками по моей груди. — Отпушти, жадушишь…

Нет!

Мгновенно ослабляю хватку. Перемещаю свои кисти ей на талию, пальцами сжимаю податливое тело и впечатываю Тузика ее спиной в грудь ни хрена не догоняющего «Богдана». Пружинит идиот и раскачивает нас с Антонией вдвоем. Пока она подстраивается под импровизированную качку, я наглым образом задираю короткую юбчонку и немедля, нигде не останавливаясь на анатомическом маршруте, почти мгновенно запускаю руку к ней в трусы.

— Ты! — она подскакивает, вцепившись в мои плечи.

— Я мужик, Смирнова, — мычу в основание женской шеи, — не смей в этом сомневаться больше. Может быть, желаешь проверить делом? Ты практик, стерва?

— Рукой пошурудишь, Пиноккио? Неважное и неубедительное доказательство. Вот «это» все не то, а значит, не считается, — пытается бравировать и грубым тоном отрезвить меня или даже напугать. — К тому же я сегодня не могу, — и тут же зачем-то добавляет.

— Месячные? — носом провожу по натянувшейся от напряжения жиле и выкатываю самое обычное предположение, когда мы, мужики, получаем категорический отказ от дамы из разряда:

«Сегодня не могу, мой милый, извини. Попробуем где-то через три-четыре дня».

И это, если повезет! Сначала пред-, а потом и пост- все тот же менструальный, чтоб его, синдром. Разный префикс, а суть, увы, одна. Вот милый мальчик и терпит, терзая свой раздувшийся от желания пальчик, посматривая на раскинувшуюся на кровати даму, у которой на пузе в районе теплого лобка лежит резиновая грелка, как напоминание о том, что:

«Стой, не входи! Она убьет тебя!».

Совсем другое дело, когда дамочка, захлебываясь в слезах, верещит о том, как у нее, бедняжечки-трудяжечки:

«Голова раскалывается жутко и целый день болит».

Это означает, что стерва дуется и требует иного качества разрядку: потрепаться о нелегкой бабьей жизни, затем погладить выставленную задницу, как вариант, и почесать ей спинку, которую она под ваши рученьки подложит. Задание у мужика тогда одно — отремонтировать железнодорожную узкоколейную дорогу, выложив своими натруженными эротическим массажем пальцами «рельсы-рельсы, шпалы-шпалы», например.

— Нет. Ты… Как тебе не стыдно? Что за разговоры?

— Я мужик и знаю, как ты устроена, Ния, — заведенной механической мартышкой бормочу. — Мужик, мужик… А ты? Ты женщина или просто так? Любитель потрещать?

— Отпусти! — стонет приказание и дергается в моих руках.

— Знаешь, что такое секс с мужчиной, шавка? — сжимаю ее плоть. — По-настоящему?

— Больной!

Да! Больной! Прямо в «яблочко», Смирнова!

— И это не ответ, — хмыкаю и клыками пробую на крепость тоненькую кожу.

— И-и-и, — прижимает ухо к своему плечу, толкается и крутится. — Да! Да! Да, козел. Конечно! Давно! А ты что думал?

— Думал, что меня ждала, например.

— Больно надо. Я женщина, Велихов! Желаешь убедиться?

— Удиви меня!

— Раздевайся! — рычит куда-то в мою ямочку на шее.

Непросто иметь не очень-то высокий рост? Увы-увы!

— Не хочу, — мотаю головой. — Я могу потрогать там, где будет маленькой мерзавке хорошо. Вот здесь. Что скажешь? — прокладываю тракт по ее киске вперед-назад рукой. — Закончим то, что начали в кладовке? М? Что с настроением?

— Это все не то!

Опять двадцать пять!

— Не считается, не считается! — вращает головой, прикладываясь макушкой о мой подбородок.

— Все считается, — я мягко провожу по ее складкам, затем усиливаю нажим и пропускаю нежную кожу между пальцев. — Это все считается и…

— Быстрее-е-е-е, Велихов, — она вдруг шепчет мне на ухо и своей промежностью насаживается на мою ладонь.

Вот же заводная дрянь!

— Хочешь? — забросив одну руку мне за шею, второй Тонька трогает ширинку моих брюк. — Ты ведь возбужден…

— И этого абсолютно не скрываю…

Гладкая горячая кожа, липкая поверхность тела, дрожащая