Созерцатель - Алексей Пехов

– Ты не боишься их? – спросил я у нее, сидевшей на самом краю и болтавшей ногами над мостовой, до которой было несколько этажей.

– Что? – сперва не поняла она. – А… ты про этих… В детстве очень боялась, но отец объяснил мне, что они куда менее опасны, чем люди.

– Неужели? Человека можно остановить одной пулей. Но некоторых из них – вряд ли. Они сильнее, быстрее и страшат многих своим обликом.

– Все так. Но перед тобой лишь животное. И его стоит опасаться, не спорю. Как голодного медведя, к примеру. От такой встречи тебе ничего хорошего не будет. А вот человек… он наделен разумом, хоть и слабее зверей. Жизнь в Риерте научила меня оценивать риски, и контаги в них занимают не самое первое место. А ты? Ты боишься их?

– У меня странное чувство к ним, Мюр. Смесь жалости из-за того, кем они стали, с большой долей отвращения и опаски. Может, люди и способны пользоваться винтовками и ставить капканы, но животная сила и адский голод тоже не стоит сбрасывать со счетов. Я сталкивался как-то с одной из таких тварей и не скажу, что это было легко.

Нас накрыла тень, и мы, задрав головы к вечернему небу, проводили взглядом тяжелую китовую тушу старого дирижабля. С еще паровыми двигателями, питавшимися от котла, он коптил небо, извергая черный дым из двух высоченных труб. Неповоротливая, медленная, но надежная машина довоенного образца. «Левиафан» прошел над Старой Академией, разворачиваясь по ветру, а затем, покачиваясь, точно баржа на разыгравшихся волнах, направился в сторону закатного солнца. Оно уже стало вкуса малины и, клонясь к горизонту, следило за нами, выглядывая из-за угла дома.

– Каково это – летать?

– Удивительно. Земля сверху совсем другая. Затем немного привыкаешь и уже не торчишь весь рейс, прижавшись носом к стеклу.

Я ее рассмешил. Мюр явно представила мою рожу, прилипшую к панорамному окну.

– «Немного»?

– Все равно притягивает увиденное. Хоть в первый полет, хоть в последний. Когда паришь над всем миром – это прекрасно. Словно все заботы навсегда остались внизу. Ты просто… летишь, на время забыв обо всем. А леди, значит, никогда не покидала Риерту?

– Не на дирижабле. На корабле. Уезжала в Пьентон на несколько лет.

– Правда?

– А что тут удивительного? – Ее брови поползли вверх.

– Да нет. Ничего. Просто подумал, отчего Пьентон? Во время войны город довольно сильно пострадал.

– Верно. Но в его западных предместьях многое уцелело. Там отличные пансионы, и меня отправляли учиться.

– Ты из благородных?

В ее глазах появилось веселье.

– Итан, не знаю как в Хервингемме с вашей чопорной аристократией, которая стеной встает перед теми, кто ниже их, лишь бы обычные люди не получали хорошего образования, но в Республике всем давно уже заправляют нувориши и во главе стоят ропьеры[72].

– Следует уточнить, что достаточное количество ропьеров. Обучение в пансионах вещь затратная.

– Ты прав, – признала она. – Но мои родители не бедствовали, пока здесь не сменилась власть и не отобрала все, что у них было. Когда случился переворот и в городе стало опасно, меня отправили в Республику. Так что мне удалось узнать достаточно, чтобы теперь не ощущать себя неграмотной деревенщиной.

– By парле републикан?[73] – с иронией спросил я, вспоминая все, что смог почерпнуть за то время, пока мы плечом к плечу сражались вместе с ребятами из этой страны.

Тут я, конечно, чуть приврал, это отнюдь не все мои знания, но не стану же я смущать леди ругательствами?!

– Господи! – Она показательно поморщилась. – Ты можешь убить своим акцентом любую республиканскую лошадь[74]. Но да. Я неплохо понимаю его. Впрочем, как и йевенский с бунзи[75].

– Бунзи… – протянул я. – Вот уж удивила так удивила. Зачем в Риерте язык чернокожих?

Со стороны берега взлетело несколько серых чаек, словно их кто-то вспугнул. Крича, они направились прочь от острова. Люди, увы, не чайки. Свалить из Старой Академии так легко и быстро мы можем лишь в собственном воображении.

– Совершенно ни к чему. Но Кроуфорд его хорошо знает, а бунзи довольно легок и очень прилипчив. Так что я его выучила, можно сказать, случайно. Меньше чем за год.

Кроуфорд знает бунзи? Вот уж не предполагал. «Святой отец» неисчерпаемый кладезь сюрпризов. Впрочем, как и бездонная табакерка, полная затаившихся чертей.

– Как ты думаешь, с ним все в порядке?

Она беспокоилась за него, что было редкостью в нашем мире. О Юэне вообще мало кто волнуется, и это говорило в плюс девчонке.

– Честно?

Мюр выглядела немного огорченной:

– Было бы здорово, чтобы мы были честны друг с другом, пока вместе выбираемся отсюда. Если бы я хотела услышать ложь, то придумала бы ее сама, не спрашивая у тебя.

– Ну, раз ты хочешь правду, то я не знаю, все ли в порядке с Кроуфордом. Ты видела – он перестал себя контролировать. Сейчас подобное, вероятно, случается редко, раз так удивило тебя, а во время войны бывало чуть ли не каждую пару дней. И никто не мог предугадать его действий. Но, надеюсь, он выжил, и когда мы выберемся, обязательно за ним вернемся. – Про себя я подумал: или за его телом. – Также правда в том, что мы с тобой в гораздо худшем положении, чем наш общий друг.

Она кивнула, соглашаясь, и постучала пальцами по черепице.

Тук-тук. Трук-тук-тук.

Я уже не раз и не два замечал у нее эту привычку. Когда Мюр о чем-то задумывалась, была раздражена или зла, ее пальцы приходили в движение, отбивая один и тот же ритм.

– Хорошо бы, чтобы ночью не было облаков, – сказал я. – Улицы старых районов – настоящая морока, особенно для тех, кто никогда здесь не был. Тут как в лесу, довольно легко потерять направление.

– Не скажу, чтобы я была мастером ориентирования по звездам.

– Тогда тебе повезло, что с тобой я.

Мюр серьезно посмотрела на меня:

– Да. Мне повезло. В одиночку отсюда выбраться куда тяжелее. В конце концов, брошу тебя в пасть контаги, а сама убегу.

– Этот настрой мне нравится! – бодро сказал я, и она рассмеялась, показывая, что я прошел ее проверку.

– Ты ждешь звезд, но я бы согласилась на облака и дождь. Лучше заплутать и не встретить контаги, чем… выйти на них по прямой дорожке. Они ненавидят воду.

– Люди меняются, сходят с ума, превращаются в чудовищ. Рано или поздно найдется такое, которое отрастит себе жабры и перепонки и переплывет пролив. Или еще хуже – крылья.

– Ты не пробовал сочинять страшные сказки? – Она покосилась на меня, и закатный свет окрасил ее щеки вкусом розы.

– Нет смысла их сочинять. Оглядись по сторонам. Страшная сказка уже вокруг нас. И надежда на водную преграду – довольно хрупкая вещь. Что бы ни говорили ученые мужи.