Клич - Зорин Эдуард Павлович

Действительно, тяжело видеть, что два большие государства, которые в соединении между собой могли бы разрешать европейские вопросы к своей обоюдной пользе и к пользе общей, волнуют самих себя и мир соперничеством, основанным на предрассудках и недоразумениях…

Государь-император изволил недавно выразиться в этом смысле перед лордом А. Лофтусом с определенностью и прямодушием своего самодержавного слова. Посол Англии, конечно, передаст об этом.

Если нужно повторить это удостоверение, сделайте это, любезный граф, в самых положительных выражениях. Вы можете быть уверены в точном разъяснении намерений нашего августейшего государя".

Александр Михайлович еще раз пробежал взглядом последний абзац и, поставив точку, откинулся на спинку кресла. Письмо было написано по-французски, как и все, что выходило из-под пера Государственного канцлера.

Горчаков остался доволен собой. Ему понравилось и то, как ловко он напомнил о переговорах с лордом Лофтусом. Английский посол показался ему продувной бестией и ловкачом, но не настолько же ловкачом, чтобы обвести вокруг носа его, старого и прожженного дипломата!..

Это Александр Генрихович Жомини еще способен упиваться его красноречием, но канцлер понял, что лорд приехал в Ливадию вовсе не для того, чтобы решить вопрос о совместных действиях; можно было сразу предположить, что Биконсфилд не станет связывать себя какими бы то ни было конкретными обязательствами: политика английского кабинета вряд ли претерпела какие-нибудь серьезные изменения. Ведь это же смеху подобно, что разговор в кабинете царя начался не с вопроса о мире и созыве конференции, который беспокоил всех, в том числе и английскую королеву, а с исторических экскурсов, во время которых и всплыло это пресловутое завещание Петра. Александр II долго слушал его, наконец не выдержал, возмутился и заявил, что по этому поводу будет опубликовано официальное опровержение. Посол, казалось, был полностью удовлетворен, а у присутствующих сложилось довольно забавное впечатление, будто он и прибыл-то сюда лишь за тем только, чтобы проверить подлинность этого состряпанного западными политиками подложного документа.

Выйдя из кабинета царя, Лофтус оживился, за ужином был любезен и остроумен и, сидя возле императрицы, убеждал ее оставаться подольше в Крыму: "Поверьте мне, опасность миновала, а в Петербурге отвратительная погода".

Вот оно, оказывается, в чем дело: достаточно было Августу Лофтусу появиться в Ливадии и побеседовать с царем, чтобы снять все проблемы, на решение которых было потрачено столько нервов, бумаги, чернил и человеческой крови!

"А ведь не дурак. За кого же он нас принимает?" — сердито подумал Горчаков. Наверное, тогда у него и промелькнула впервые мысль о том, чтобы послать письмо Шувалову, а дабы содержание его не осталось достоянием лишь узкого круга лиц, опубликовать слегка выправленный текст еще и в "Правительственном вестнике".

Горчаков сладко потянулся и встал, чтобы размять спину. Но, сделав несколько шагов по застланному во весь кабинет пушистому ковру, изобразил на лице болезненную гримасу и снова опустился в кресло: проклятые ноги совсем не дают покоя. Если бы не эта неожиданно привязавшаяся хворь, то он и сейчас отплясывал бы на балах, даром что к концу подходит восьмой десяток.

Через полчаса он уже крепко спал на диване, накрывшись пледом и по-детски поджав под себя босые ноги.

На следующий день пришло известие, что турки согласились на перемирие.

46

"№ 254

Бухарест

Многоуважаемый Иван Сергеевич!

Приветствуем Вас и всех Ваших неутомимых сподвижников с нравственной победой, одержанной торжественно, истинно братским самопожертвованием единоплеменного нам народа, доказавшего своими великими жертвами всему миру, что он решился твердо довершить завещанное его славными предками святое дело освобождения и нравственного объединения славян. Честь и слава славянским комитетам, расплодившим на святой Руси сию спасительную для славян идею: хвала и Вам, Иван Сергеевич, не упустившему из руки кормило заветной идеи даже во времена самые критические и враждебные для нее.

Ввиду священного братского союза славян, Болгарское центральное благотворительное общество в Бухаресте, движимое чувствами глубочайшей признательности и уважения к многолетней и многополезной деятельности Вашей на пользу славянства, считает своим непременным долгом поднести Вам от имени всех своих отделов свой диплом на звание Почетного члена, согласно с общим одобрением всех членов в заседании общества 25 октября 1876 года.

Примите уверение всей болгарской эмиграции и всех отделов общества в Румынии и Болгарии в совершенном к Вам почтении и преданности.

Председатель: К. Цанков

Вице-председатель: Ол. Панов

Члены: П. Хр. Высковский, Ив. Кавалджиев, С. Стамболов, Д.П. Иванов

Секретарь: И. Вазов".

У Лечева был адрес, по которому он должен был обратиться сразу же по прибытии в Бухарест.

Румынская столица поразила его своим многолюдьем и европейским блеском. По широким улицам и проспектам проезжали лакированные экипажи, нарядная и беспечная толпа фланировала по бульварам, заполняла магазины и кафе.

Впечатление было бы еще более безмятежным, если бы нет-нет да не мелькали среди тщательно и со вкусом одетых, вполне респектабельных господ и дам то поношенный китель, то потертые шаровары, принадлежавшие усталым и изможденным людям, в которых легко было распознать бывших волонтеров.

Мир был неустойчив и зыбок. И здесь, как и всюду, за блеском и изобилием скрывалась тщательно замаскированная тревога.

По мере того как Лечев удалялся от центра, картина менялась; наконец, сверившись с адресом, который ему был дан в Петербурге, он прошел еще немного и очутился в грязном и запущенном квартале, где на нависающих над улицей балконах сушилось белье, а во дворах копошились чумазые ребятишки.

Поднявшись на второй этаж облупившегося от сырости дома, Лечев обратился к пожилой рыхлой женщине с тазом под мышкой, не знает ли она, где проживает господин по имени Панарий Кулев.

Женщина оглядела его с головы до ног, видимо, несколько озадаченная его франтоватым видом, и молча указала на дверь, перед которой он стоял.

Лечев вежливо поблагодарил ее и постучался.

— Войдите, — ответили ему с той стороны по-болгарски; он толкнул дверь и оказался в довольно уютной комнате, никак не вязавшейся с внешним обликом дома: стены ее были оклеены дорогими обоями с позолотой, над широкой оттоманкой висел ковер, по полу вилась пушистая дорожка, мебель была самой изысканной, свидетельствующей о тонком вкусе ее владельца; вдоль одной из стен тянулись стеллажи, уставленные старинными книгами в кожаных переплетах.

Лечев замешкался у порога.

— Да не топчитесь вы, проходите же, — произнес невидимый хозяин, и тут в противоположной двери появился человек с взлохмаченной седой головой и морщинистым подвижным лицом.

Лечев представился.

— Я вас ждал, — сказал Панарий Кулев, быстро проходя на середину комнаты. — Давайте, что там у вас.

Лечев в некотором смущении протянул ему пакет.

Кулев распечатал его быстрым нервическим движением пальцев и не прочитал, а как-то словно бы скользнул по нему взглядом. Лечеву даже показалось, что он не проявил к письму ни малейшего интереса. Но это было не совсем так. По вопросам, которые задавал Кулев, было ясно, что он до мелочей запомнил его содержание.

— Несколько дней вам придется пожить у меня. Вон в той комнате. — Кулев указал взглядом на дверь, из которой недавно вышел. — Для вас приготовлено все необходимое.

— Документы? — спросил Лечев.

— И документы. — Кулев впервые улыбнулся, и улыбка выгодно преобразила его лицо: оно стало приветливым и довольно симпатичным. — А знаете, я представлял вас значительно старше! — Восклицание это вырвалось у него непроизвольно (в прищуре глаз промелькнула хитроватая лукавинка). — Ради Бога, не обижайтесь. Давайте договоримся сразу: здесь вы покуда в моей власти, так что потерпите и некоторые мои чудачества. Конечно же, вы менее всего ожидали увидеть перед собою человека сугубо штатского, этакого книжного червя… Я действительно книжник, в чем вы сможете легко убедиться, взглянув поближе на мою библиотеку — древние и средневековые авторы.