Клич - Зорин Эдуард Павлович

— Насколько я понимаю, — сказал Селим, — речь идет о том, чтобы воспользоваться услугами "Зорницы" и побывать на театре войны?

— Вы правильно поняли, — кивнул Сабуров, разглядывая налитый в рюмочку коньяк.

— Конечно, это весьма похвально, — продолжал Селим, — но боюсь, что "Зорница", как бы это выразиться, недостаточно авторитетна и…

— Я не собираюсь писать репортажи, — прервал его Сабуров, — надеюсь, мой друг объяснил вам цель моего путешествия?

— О да! — подобострастно воскликнул Селим.

Предполагая в путешествующем иностранце зажиточного человека, он, видимо, рассчитывал на дополнительное вознаграждение (часть кредита, предоставленного Радевым, уже была спущена в увеселительных заведениях).

— Разумеется, ваши услуги будут хорошо оплачены, — угадав его мысли, произнес Сабуров.

Слова его попали в цель. Селим с поспешностью плеснул в свою рюмку коньяку и опорожнил ее одним глотком. Налил еще.

Они любезно улыбнулись друг другу и выпили.

— Вы и раньше бывали в Стамбуле? — спросил Селим, для которого вопрос уже был решен, и, следовательно, настало время переводить разговор на другие рельсы.

— Проездом и очень ненадолго.

— В таком случае я бы с удовольствием мог стать вашим чичероне. Вы где остановились?

Радев назвал гостиницу.

— Прекрасный отель, — кивнул Селим, — все иностранцы останавливаются непременно в нем.

— Я бы с удовольствием принял ваше предложение, — поблагодарил Сабуров, — но мы уже условились с моим другом.

— Ты уж нас извини, Селим, — сказал Радев, — но сегодняшний вечер мой.

— Знаю, знаю, — заулыбался турок, — сейчас непременная экскурсия по древним развалинам и в Балкапан-хан.

— А что это такое? — поинтересовался Сабуров.

— Балкапан-хан — старинная турецкая крепость.

— Не крепость, а постоялый двор, — уточнил Селим, — даже не постоялый двор, а огромный базар. Кстати, все лавчонки там принадлежат болгарам. Да-да, — заметив удивление Сабурова, повторил Селим, — именно болгарам. А вы, наверное, думали, что болгары только и заняты тем, что работают на наших плантациях, как североамериканские негры, что их бьют плетьми и вырезают целыми семействами? Признайтесь, вашей тайной мыслью было посмотреть воочию на турецкие зверства?

— И в самом деле, что-то подобное мне приходило в голову, — признался Сабуров.

— В таком случае вы будете приятно разочарованы, — улыбнулся Селим. — Да вот, взгляните хотя бы на вашего приятеля, разве он похож на раба? Хоть торгует он не очень ходким товаром, а денежки водятся. Что же ты молчишь, Стоил?

— Селим прав, — сказал Радев, — но прав лишь отчасти.

— Отчасти? — обиделся Селим. — Прости, но я тебя не понимаю.

— А права?

— Такая малость! — засмеялся Селим. — Если бы я был богат, то мне все равно, турок я, болгарин или грек. Все это только слова.

— Просто тебе не доводилось бывать в нашей шкуре, — хмуро заметил Радев.

— Ладно, ладно, не обижайся, — похлопал его по плечу Селим. — Оставайся при своем мнении, мне все равно, а я останусь при своем.

— Не нужно спорить, господа, — вмешался Сабуров.

Они распрощались и договорились встретиться завтра утром на этом же самом месте.

— Надеюсь, прогулка, которая нам предстоит, окажется для вас намного интереснее сегодняшней, — сказал Селим на прощание.

Из дневника Д.А. Милютина:

"29 октября. Пятница. Москва. — Во вторник, 26-го числа, их величества с их высочествами выехали из Ливадии на паровой яхте до Севастополя, а далее по железной дороге. В пути получались телеграммы не совсем приятные. Англия не соглашается выпустить слова "территориальная" неприкосновенность Оттоманской империи и заранее заявляет, что не допустит занятия Болгарии какими-либо иностранными войсками. Сама Порта уклоняется от конференции в Константинополе. По моему предложению сочинен был во время пути проект циркуляра от имени Государственного канцлера во все посольства русские при иностранных дворах для объяснения побудительных причин предстоящей мобилизации. Сочиненный бароном Жомини проект переделывался несколько раз. Были суждения о том, в который день отправить этот циркуляр и в который объявить мобилизацию. Государь желал подписать циркуляр в Москве, на другой день по приезде. Я выражал мысль, что распоряжение о мобилизации не есть, однако же, акт, подлежащий формальному обнародованию; в большей части случаев бывает даже необходимо мобилизацию производить сколько можно с меньшей оглаской. Притом приступить к самой мобилизации нельзя прежде 1 ноября. Кн. Горчаков, с своей стороны, высказывал, что подписание указа о мобилизации в Москве может быть истолковано в том смысле, что мера эта принята как бы под давлением московских крикунов. Вследствие тех ли, других ли соображений государь сегодня объявил, что отлагает подписание указа о мобилизации и всех назначений на должности по действующей армии до возвращения своего в Царское Село 1 ноября.

В Москву приехали мы вчера вечером. Уже в дороге нашли снег и санный путь; в Москве — полная зима. Сегодня в полдень во дворце происходил заведенным порядком большой выход. Пред тем было у государя обычное совещание; канцлер прочел полученные телеграммы и окончательную редакцию циркуляра. Выход был многолюден. В Георгиевском зале, где стояли представители разных сословий города, государь остановился и произнес речь, которая вызвала одушевленные крики "ура". Затем была исполнена обычная церемония поклона с Красного крыльца и шествия в Успенский собор и Чудов монастырь.

К обеду во дворец были приглашены городские власти и сановники; вечером царская фамилия и свита наслаждались в театре превосходной русской труппой".

48

Из письма Н.Г Столетова брату Василию:

"30 октября 1876 г. Москва.

…Прибыв утром из Петербурга в Первопрестольную, я был поражен изменениями, случившимися в настроении нашего общества.

Оказывается, вчера государь произнес речь, в которой не оставил места для сомнений; если турки не пойдут нам на уступки, война неизбежна.

На вокзале и на улицах всюду собирались возбужденные толпы, все живо обсуждали событие, Воодушевление необыкновенное…

Давно бы так.

Видел Сашу. Он всем вам низко кланяется. Коротко побеседовали с ним; на большее не было времени, так как меня уже ждал внизу рассыльный — сегодня мне предстоит встреча с важным лицом, которая, однако же, не сулит ничего приятного… Буду также у Третьякова;

Мое новое назначение, как меня все уверяют, почетно, но связано с многочисленными хлопотами. Впрочем, кажется, оно меня все больше увлекает. Ну да поживем — увидим…

В Петербурге я простудился, однако в Москве почувствовал себя значительно лучше. Не знаю, чему это приписать — московскому ли благотворному климату или необыкновенной занятости, не оставляющей места для хворей…"

— Рад, весьма рад вас видеть, любезнейший Николай Григорьевич! — воскликнул, поднявшись из-за стола навстречу Столетову, Иван Львович Слезкин.

Столетов сухо, пожалуй излишне сухо, поздоровался с ним и грузно опустился в предложенное ему кресло.

Слезкин сел напротив и как-то ненатурально вздохнул. Разговор, ради которого он весьма любезно пригласил к себе генерала ("Отнюдь не обязательно, но если не затруднит…"), представлялся ему не из легких (ходили слухи, что у Столетова гордый и самолюбивый характер), однако же долг службы обязывал… Он так и начал:

— Долг службы обязывает меня… По личной просьбе Николая Владимировича Мезенцова…

— Полноте, Иван Львович, — нетерпеливо сказал Столетов, — мы с вами не гимназистки, не угодно ли начать сразу с дела?

— И все-таки, — настаивал Слезкин, — я бы чувствовал себя спокойнее, будучи уверен… Словом, я сам в прошлом боевой офицер и хорошо помню, как мы в нашей среде не очень-то жаловали жандармов…