Родник Олафа - Олег Николаевич Ермаков

в платочке и поневе. Схватили ее уже около речки. Да и разорвали с криками и побросали кусочки в воду. А друг дружку там же на берегу пугали песенкой:Ой бежить, бежить мила девчинка,А за нею да русалочка:– Ты послухай мене, красна девка!Загадаю тобе три загадочки:Як угадаешь – до батьки пущу,Коли ж не вгадаешь – до собе возьму.

Ой, еже[293] росте без кореня?

А еже бежить без повода?

А еже цвете без всякого цвету?

И раздавались крики:

– Без кореня? Капуста!

– А кочерыжка? Хвать тобе русалочка, защекотаю-защекотаю!

И одна, а то две начинали щекотать ответчицу.

– А без повода – так то речка бежить!

– Верно! Поди к батьке!

– А без цвета щечки у мене цвятуть!

– Ах ты гордея якая! Защекотаю-защекотаю!

Сычонок бегал за девочками, куда они, туда и он. Весело было. Такого-то совсем он не знал в своем Вержавске. Там тоже были всякие забавы, но не такие. Игра и была игрой, а здесь в забавах чуялась какая-то иная сила. И оттого было иногда страшновато.

Парни с девушками гадали, будет ли нынче русалий конь? В прошлом лете и не было. Так то болесть Улея Мухояра скурутила, а нынче он на Удольей Излуке бысть. И тут Гостена всем поведала, что сама видела в землянке Мухояра русальего коня. Зельный[294]! И будут наутро после купальской ночи проводы. И солнце будет плясать и кружить. Девушки собирались к купальской ночи венков наплести и высматривали цветочные полянки, а ребята уже старые тележные колеса подобрали, и оставалось их только смолой и дегтем облить, чтоб в ночи пускать огненными с гор. Говорили и о кладах, что под расцветшим папоротником сокрыты, но это так, ради смеха. Сколько уже было тех ночей, а никто клада не сыскал. Но и в смехе том была все же какая-то надежда. Она остро сверкала в глазах, как те цветки папоротника, коих никто не видел.

Все в эти дни были как будто опоены чем. Правда, и впрямь пили пиво. Но Сычонок хмель и без пива чуял, хмель этот сиял в воздухе, курился над цветами и травами, лился птичьими голосами. И сны у Сычонка были яркие, чудные. Да еще и все в истобке Нездилы Дервуши стали вдруг иначе к нему относиться, с вежеством. Нездилиха подкладывала ему лучшие куски, подливала молока вдосталь, скотину пасти его совсем не будили, а когда он уже днем сам хотел на пастьбу идти, не пускали. Все в эти дни ходили по полянам и рощам и собирали травы лечебные. Вот на это Сычонка брали.

Даже Крушка прекратила строить ему козьи морды, хоть и простреливала все ж таки глазенками наскрозь. А Гостена запечалилась, посмурнела как-то, будто ей нездоровится. И Сычонок то и дело ловил на себе ее потемневшие и волглые взгляды.

Наконец настал и последний день перед Купалой. Все готовились к ночи. Хорт у Нездилы не ночевал. А утром рано пришел Мухояр Улей, отведал со всеми пирогов с кашей, напился молока и, выходя из-за стола, окликнул Сычонка. У Гостены глаза стали огромны. Сычонок с радостью пошел на зов. Да по пути почувствовал, что зацепился за что-то, глянул – то смуглая рука Гостены его за край рубахи держит… отпустила. Он поглядел еще на ее лицо и вышел следом за Хортом.

– Пойдем, тама нас Хорт пожидает, – сказал дед, кладя руку на его плечо.

Но не уходил никуда со двора, чего-то ждал. А у мальчика подпрыгивало сердце. Вот, вот и началось. Все должно было стронуться. Не мог волхв запамятовать нужду Сычонка.

Из истобки вышла Нездилиха и подала Мухояру мешок небольшой, тот взял и повернулся, похлопал по плечу мальчика, и они вышли со двора, двинулись по дороге вдоль навершия холма с древесной короной. Мальчик нечаянно обернулся и увидал Гостену, та стояла за плетнем и глядела им вслед. Он кивнул ей и пошел дальше, уже вниз, в сторону Перунова леса, щетинившегося зелено-черным огромным горбом там, где встает солнце. Солнце золотым глазом над ним и висело. Пели птицы. Онучи влажнели от густой росы.

Мухояр шагал молча. Сычонок старался не отставать. Дед был ходок, крепок на вид, хоть про него и баили, что болел в прошлое лето. В руке у него был гладкий, поблескивающий на солнце посох. Он им иногда приподнимал какую-нибудь травку, нависающую над дорогой, смотрел, бормотал что-то. На его плечи то и дело садились бабочки, а вокруг головы вились шмели. Дед на них не обращал внимания.

Внизу они перешли по мостку ручей. И, пройдя по луговине, вступили в прилесье с цветами, одинокими дубами и березами, липами, средь коих летали птицы. Опушкой леса они дошли до взгорка, с которого можно было увидеть другую весь с серыми одринами, огородами, и свернули налево, в поля. Здесь колосились зеленые пока еще хлеба. Ветерок волнами прокатывался по колосьям, и пахло сладко. Там и сям голубели васильки.

Потянуло дымком, и скоро под березами на краю поля они увидели Хорта в высокой рыжей шапке. Такая же была и на Мухояре.

Сычонок и дед подошли к Хорту. Он приветствовал их. Костерок курился ароматными травами. На земле стоял котелок. Хорт сложил ладони ковшиком, и дед налил тепловатого варева бронзового цвета, и волхв поднес ладони к мальчику, сказал:

– Испей! То сила трав, сила земли.

Сычонок выпил варева. Хорт вынул из развилки на березе пучок травы и сунул его в костерок, а дед велел Сычонку скинуть одёжу. Тот повиновался. Дед снял с его шеи тесьму с крестиком. Хорт поднес дымящуюся траву к мальчику, окурил его со всех сторон, бормоча:

Мчите и гоните со всех сторон,Серых рыскучих волков, —Взвойте!Бурнатых и бурых лисиц, —Брешите!Серых рысей, —Мявкайте!Белых зайцев, —Верещите!В день по солнцу,В ночь по месяцу.Сюды на помогу!Стаи птиц, —Голосите!И сюды тайного зверя индрика.Рой ход земельный, небесный,Подъязычный,Выведи речь наружу!

И после того они пошли втроем к краю поля, нависающему над темной ольховой чашей.

Здесь дерева с красноватыми чешуйчатыми стволами были увешаны лоскутами холста и целыми убрусами, выцветшими и ярко расшитыми.

В чаше был огромный родник. Над ним перекинуто бревно. На ветке висел черпак. Хорт пошел вниз, увлекая мальчика. Мухояр глядел сверху.

Из чаши той выбегал веселый широкий ручей, камушки на его дне играли, хотя свет солнца сюда еще и не достигал.

Хорт нагнулся, зачерпнул воды из сильного потока и умыл лицо, пегую бороду, усы, брови, забормотал:

Чаша Рода, чистые крепкие воды,Чадо омойте струями,Чудо с ним сотворите.На жертву – молчание.На живот – течь речи.

Он посыпал трав в воду, обернулся к Сычонку, поманил его, зачерпнул ковшом из потока и облил с головы до пят раз и другой. А после велел идти на бревно. Мальчик повиновался. Кожа у него покрылась пупырышками. Вода