Вольер - Алла Дымовская

– Вы не обращайте внимания, господин Лизеру. Нашего дорогого поэта порой нелегко понять. У него оригинальная манера выражаться – архаичная стилизация мысли. Но вы привыкнете со временем и даже, возможно, получите удовольствие.

– Да. Так. Я не знаю ста‑гхринного славянского языка. Только лишь новый. Благодарен вам за подсказку, госпожа Аристова, – Бен‑Амин‑Джан с наигранным почтением склонил кудлатую голову. (Ух и позеленел же при этом Сомов! Ну и сам дурак, не молчи! Тим бы молчать не стал. Наверное.) – Мы… э‑э, летим около, я полагаю, двенадцати часов пополудни. Надеюсь, это для вас не рано и не поздно?

– Для нас это – в самый раз, как выразился бы Тимофей, – снова впереди всех ответила Нинель и снова передернула плечиком. – Мы, в свою очередь, благодарны вам за приглашение, милейший господин Лизеру. На «Альгамбре» мы никого не знаем, но давно хотелось посетить. Вы уверены, что мы никому не помешаем с внезапным визитом?

– Никому, у‑гхверяю вас! Итак, я очень жду вас вместе и каждого в отх‑дельности. Около двенадцати часов пополудни, – Бен‑Амин‑Джан чинно откланялся.

И хорошо сделал, решил про себя Тим. Потому что бедный Ивар Легардович от зеленого оттенка достиг густого синего цвета и уже отчаянно приближался к пунцовому красному.

– Мне бы поспать? – полувопросительно посетовал Тим. Он и вправду устал. Чтение на Подиуме Поэтов не прошло даром и в этот раз, и в прошлый. Точно его вывернули наизнанку, да так и оставили под проливным, леденящим дождем – мокнуть и страдать от обнаженности умственной и телесной. А ведь ему еще предстоит! Ночь веселая и интересная. Впрочем, друзья‑приятели Тима от души пожалели – заохали, запричитали, особенно девушки. Какие все эгоисты и какой Тимофей мужественный человек. Виндекс и вовсе обозвал себя гадаринской свиньей (?) за то, что злоупотребил его, Тима, обществом, когда «поэт, невольник чести» (чего бы значило?), еле на ногах стоит. Только собрались уходить, как на всех пылких парах подскочил к ним распорядитель Подиума и главный ревнитель кафе‑де‑кок Левадий Мирандович. Тот самый низенький стихотворец в шапке с пером – берет а‑ля венециан, вот как называется, – который читал нараспев в первый день знакомства Тима с местными любителями. Сегодняшним вечером на Мирандовиче красовались необъятная, сплюснутая с боков шляпа с треугольными полями и странный в обтяжку костюм, шитый золотящимися нитями; одеяние это Левадий именовал мундиром в стиле «наполеон» или «наполетон», в общем, что‑то звучно ритмичное.

– Мы увековечили ваше выступление полной молекулярной съемкой. Сочли полезным для потомков, – несколько торжественно произнес он, адресуясь непосредственно к Тиму. – Вот извольте. Вашу подпись, маэстро, на мемориальном саркофаге, для подтверждения подлинности.

Оп‑ля! Попал в курьез, как говаривал порой кулинар Виндекс о чем‑то предельно внезапном и неприятном. Тим уж знал – от него требуется написать свое имя нарядным, осиным стилом вдоль ажурной покрышки. То‑то и оно, писать он пока умел скверно, до жути коряво: без самой малости четвертый день корпел над прописной книжкой, раздобыв «вечный» карандаш у всегда услужливого дворового «серва». Выводил старательно «А» и «Б», другие буквы тоже по очереди – пожалуй, и Медиан бы расхохотался, коли сумел, над его потугами. Единственно сносным и читаемым получалось слово «каша», куда уж тут с именем затевать! Однако Левадий ждал, восторженно вздымая в дугу редкие брови, таращил крапчатые, кошачьи глаза.

– Да нарисуйте вы ему крестик! Вот потеха! – несколько раздраженно подначил его Виндекс. Наверное, почувствовал растерянность своего поэтического друга и осерчал на бестактного распорядителя Мирандовича. За то – отдельное спасибо.

В его словах заключалось некое приглашение к удачной шутке, суть которой была пока неясна, но Тим не преминул воспользоваться. Взял уверенной рукой стило, да и начертал – крест‑накрест. Вышло славно: тут и там вспыхнули смешки, один за другим, затем сильнее, еще и еще. И вот уже по «Оксюморону» прокатилась звенящая волна одобрительного хохота. Левадий заозирался растерянно, дернул себя за тугой высокий воротник, словно его душило, словно спрашивал: «Озорничаете? Ах, как некстати!» После подумал немного и тоже хохотнул для приличия. Вроде пронесло!

– Не люблю вычурного, – поймав благодарственный взгляд Тима, тихонько зашептал ему на ухо «польский панич». – Дисгармонично сложилось, тут я с вами согласен. Но и Левадия можно понять – занятие у него скучное, одно слово, распорядитель. Однако кто‑то должен… – Лютновский будто бы и виновато развел руками – что должен не он и одновременно, словно бы раскаиваясь, вслед уплывающей тени Мирандовича, в коварной проделке.

Но надо было торопиться в «Кяхту». Тим наскоро распрощался, эх, жаль в пределах города не принято – не то надел бы «квантокомб», раз‑два, глядишь, и на месте. Бегом до Ливонской панорамы, до постоялого двора далеко, до рассвета – уже близко. Хорошо хоть стрекочущий приветственно «серв» с полуслова выдал ему просимое. Еще повезло – снова правила для детишек, не для тех, конечно, кому от «3 до 5», – постарше. Оно и ладно, и доходчивей.

Тим засел за скорое чтение. Что же: сосредоточенность, дыхание и… за пару лет упражнений под опекой вы достигнете необходимого результата. Какое там, за пару лет! Нет у него этой пары. И лишнего дня нет тоже. С отчаяния Тим взялся за тренировку этого самого дыхания. Главное запомнить: сосредоточенность, порядок прохождения, ни на мгновение не выпускать свою целостность из сознания. Думать о себе как о единице, в кою все прочее включено… Да, бред, как от «Проказливого махаона». За мучительными, непривычными для себя упражнениями Тим и сам не заметил, как уснул. Прямо на полу – заботливый «серв» развернул над ним воздушное одеяло, да так и оставил в покое.

Очнулся – солнышко светит вовсю. Ох, что‑то будет! Наспех затолкал в себя желеобразный травянистый завтрак – сразу пришел в полное сознание. Еще раз, напоследок, пробежал страничку с ИНСТРУКЦИЕЙ. И это только первая, остается надеяться – самая главная. Чего же больше? Сосредоточиться, ни на мгновение не выпускать целостность из сознания. Как‑то на деле? Пробовать негде, да и некогда. Осрамится он, как пуганая галка над ольховым кустом. Ох, осрамится! Однако скоро полдень, а дрожащая серебром дождевая капля Режимного Коридора на дальней городской окраине. Тут бы поспеть вовремя.

Тим так и не нажал вторую, заключительную страницу. Ничего существенного она и не содержала – наставления новичкам о послушании обучающему руководителю группы и правила поведения на симуляторе‑тренажере. Кроме последнего, очень краткого примечания, ярко выделенного красным пылающим цветом: