Дом мертвых запахов - Вида Огненович

вести пустопорожние беседы о причинах Гединого упокоения. Жизнь потихоньку продолжала идти своим чередом, хотя ей и не слишком радовались. Семейный адвокат взял на себя заботу об устройстве дел и необходимых выплат, о счетах и других юридических моментах в связи с коллекцией, наследством и наследственными правами. Все было устроено легко и просто, хотя и не было никакого завещания.

Вскоре Гедину волшебную коллекцию, в которую он вложил всю жизнь, так же как и весь дом, вместе с тремя женщинами в нем, окутала печальная тишина.

Госпожа Эмилия больше не могла давать уроки, и домашнее музицирование почти полностью прекратилось. Ольга занималась этим исключительно в школе, теперь уже без особого желания, ожидая, едва дождавшись того момента, когда ее в этом заменит дочь. Мила учила то, что было необходимо, но без особого воодушевления. Визиты Йоханессы вскоре свели на два раза в неделю, потом один, а теперь она приходит раз в месяц или по договоренности, только чтобы стереть с коллекции пыль.

Туда практически никого не пускали, а если кому и разрешалось бросить на нее взгляд, то обе женщины сопровождали гостя и следили за ним, как два взъерошенных ястреба. Они тщательно запирались. На верхний, затем на нижний замок, а ночью на ворота навешивали косой железный засов. Парень Милы, Боривое, часто оставался ночевать, но, несмотря на это, в доме Волни жили печально, тихо, подавленно и безрадостно.

Весть о том, что готовится продажа Гединой коллекции, в городе восприняли, как его вторую смерть, в сущности, именно так к этому относилась и его мать. Люди даже представить себе не могли свой городок без этой драгоценной жемчужины. Остальные достопримечательности города, какими бы важными и знаменитыми они ни были, по их мнению, не являлись полноценными без этой коллекции, бросавшей на все величественный отсвет большого мира. Многие даже не осознавали, что на самом деле никогда ее не видели собственными глазами, но столько знали о ней, хотя понятия не имели ни как, ни откуда. Горожан охватила какая-то тоска, когда стало точно известно, что это богатство навсегда исчезнет из их окружения, как будто перед ними внезапно открылась картина всеобщей, да и их собственной бренности.

Эх, жаловались они друг другу, ты только посмотри, что делается! Такой прекрасный человек, всю жизнь собирал, ноги по свету стоптал, и вот что теперь. Трясся над каждым стеклышком, как над слезинкой собственного ребенка, всю жизнь вложил, а теперь что — ничего, Дунай унесет. Должно быть, вопиет он сейчас из могилы, так что и змея бы заплакала от жалости, но кто ж его слышит. Такой человек, и такого дождался. Здесь они совершенно забывали, что он этого и не дождался, а происходило все уже после его смерти. Они просто не могли смириться с продажей, хотя точно не знали, кому именно следует это поставить в вину. Им было понятно, что женщины не могут держать в доме такое богатство, о котором ничего не знают, и нехорошо, чтобы оно лежало взаперти и в одиночестве. Вот только, все же…

Им было тяжело принять тот факт, что больше не придется указывать иностранцам дорогу на своем оккупационном немецком, что у церкви надо повернуть налево, links, links, а после Kirche вдоль холма, Berg, ja, ja, Berg[45].

Любой ребенок знал этот адрес, дети в особенности, потому что в большинстве своем они ходили туда на уроки фортепиано, а теперь все это разлетится, причем навсегда. Уплывет в чужие руки, бог знает, кому и куда, в какой-то город, бог знает, какой и где. Должно быть, близится конец света, задумывались они, не к добру это.

Наследницы же на самом деле сначала обратились к профессору Поповичу, своему дальнему родственнику, директору местного музея, вот так новость и распространилась. Они предложили ему на продажу всю коллекцию, о цене бы договорились, отдали бы все оборудование, витрины, полки, шкафы, каталог, лишь бы все это музей включил в экспозицию, обработал, и пусть наследие Гедеона Волни выставляется, размещенное, как подобает. Директор музея, специалист по естественным наукам, вышедший на пенсию преподаватель нескольких школьных предметов, от немецкого до математики, учился еще в Вене, который сам собрал и собственными руками скомпоновал и обработал почти каждый экспонат, чуть не умер от сильнейшего волнения при таком известии. Он лучше, чем кто-либо другой откуда-нибудь издалека, знал, как расцвел бы музей с таким наследством, но в то же время он лучше, чем кто бы то ни было понимал, что не может на это согласиться. Именно это он нехотя и сообщил своим родственницам. Мы, Мила, обратился он к госпоже Эмилии, — музей не того калибра. Мы слишком маленькие и слабые для чего-то в этом роде. Это слишком большая и слишком ценная коллекция для музейчика вроде нашего. А я не знаю, что бы отдал, сказал он невесело, ему в голову не приходило ничего, чтобы убедить их, насколько он сожалеет, что вынужден отказаться от такого предложения. Слезы затуманивали его взор, когда он рассказывал им, о каком старье он умолял теток по селам и как унижался, пока не выпросил и не притащил в музей несколько по сути средних, а в сравнении с этим чудом, ничего не стоящих безделиц. Но даже если все это повыбрасывать, все равно не будет достаточно места, чтобы хотя бы приблизительно разместить и выставить все, что предлагает Гедина коллекция. Кроме того, у них нет охраны и нет страховки, и для чего таким ценностям стоять здесь, чтобы рядом с ними вертелись вспотевшие ученики, когда можно показать миру, и этими сокровищами будут любоваться миллионы. Воспользуйтесь влиятельными знакомствами нашего дорогого Геды и продайте всю коллекцию целиком какому-нибудь музею, научному учреждению или частному лицу, которым Бог для этого дал денег и условия, а удачи, ей-богу, у них и так достаточно, ведь на тарелочке они получат нечто, во что бы им понадобилось вложить десятки лет труда и стараний. Нам же дайте два-три флакончика, по вашему выбору, чтобы сохранить память об имени Геды. Мы выставим их отдельно. Хотя, признался он им в конце, сердце мое разбивается на мелкие кусочки при мысли о том, какое чудо уйдет в чужие руки, но раз уж по-другому нельзя. Пусть хотя бы мир порадуется, раз нам не дано. Не доросли еще, разрази меня гром. Ольга говорит, что в эту минуту он на самом деле расплакался. И вот так первое предложение завершилось слезами.

Спустя некоторое время по городу потянулась вереница самых разных экспертов,