Дом мертвых запахов - Вида Огненович

Гедеон Вуйич, который в то время зарабатывал на пропитание себе и жене, давая уроки немецкого языка и распродавая свои книги, у него не было работы и гражданских прав, потому что он публично выступал против нового режима, не желая его признавать. Он отказался голосовать, так как считал, что выборы фальсифицированы и незаконны, и из-за этого некоторое время провел в тюрьме, в Митровице. До самого конца жизни он считал, что власть взяли насильственно, и что когда-нибудь узурпаторы должны будут за это ответить. Ругал Европу, которая все это позволяет, а в особенности Лигу наций, в чьи обязанности входило следить за соблюдением закона.

Возьми, сынок, сказал он Геде, когда привез ему подарок, голод не тетка, боюсь, что и это продам за бесценок, как я был вынужден уже столько редкостей отдать за гроши. Жалко будет, это драгоценные вещи. На книге угловатым почерком он написал посвящение: «Credo fore ut hanc artem discas[43]». Доблестный и гордый господин Гедеон Вуйич не дождался, чтобы убедиться, как его пожелание из посвящения полностью осуществилось, но и ненавидимая им власть так же не дождалась, чтобы он признал ее, хоть на миг. Он умер от рака спустя несколько лет. И слышать не хотел о больнице. Как они могут принять меня в качестве пациента, если они вышвырнули меня как главврача, с болью усмехался он. Лечился он тем, что пил бензин, который очищал сам. Своей жене под конец сказал: знаю, что я не победил, но, по крайней мере, и не проиграл, как скотина, а ты после моей смерти делай, что хочешь.

Эту историю Геда однажды рассказал в ответ на вопрос Летича, почему эта книга стоит на полке одна. Прошло больше четверти века, с тех пор как умер мой кум, а мне кажется, будто его похоронили только вчера, взволнованно сказал он. Не знаю, что бы я отдал, лишь бы еще раз его увидеть, как он входит в эту комнату, такой кроткий и добрый, похожий на ветхозаветного лекаря. Все мы удивлялись, откуда в этом нежном человеке такая решимость и сила. Всю жизнь я стараюсь брать с него пример. Не знаю, удалось ли мне хоть на мгновение стать на него похожим.

Несмотря на то, что книга была на немецком, который он знал весьма посредственно, Владо решил прочитать книгу фон Либиха, в память о докторе Вуйиче, чья судьба глубоко его тронула, и личностью которого он был вдохновлен.

Перелистывал, пытался читать, одолевал страницу за страницей. Вглядывался в картинки увеличенных пестиков и тычинок, рассматривал изумительные листья, грозди, луковицы, жилистые корни, цветущие кроны, разрезы разных семян, переводил текст о жизни и характере всех этих творений растительного мира, поведение которых философ разгадывал и описывал.

Он отдыхал, читая аптекарские рецепты или инструкции. Рассматривал фотографии дальних краев и тамошней флоры, впитывал глазами краски Тибета и Японии, вглядывался в необычные цветы пустынь, о которых до того момента и не слыхивал и названия которых едва мог прочитать, смотрел на животных с сияющей шерстью, изображенных в разных позах, листал атласы и гербарии, тонул в природе, перенесенной на книжные страницы, и постепенно, как он написал Милану в письме, терял разум.

Только здесь, среди его книг, писал он, я понял, что тебя мучило, когда ты говорил, что от тебя в жизни всегда ускользает что-то главное, а именно — некий навязчивый интерес к определенной части света. Когда бы я ни оказался в этом водовороте специфичности, я вспоминаю, как ты говорил: хотел бы я быть чем-то захвачен, но так глубоко, как Геда ароматами, чтобы изучить это досконально, узнать до самой сокровенной точки, быть абсолютным знатоком одной определенной сферы, какой-то области, в которой для меня уже не будет больше тайн, как для него нет в запахах. Я завидую, что у него есть совершенно определенная цель. Теперь к твоей зависти, Миланче, присоединяется и моя. Он не просто маниакальный одоролог, как я над ним подшучиваю, он точно такой же читатель. Стоит посмотреть, как его книги переполнены бумажками с его комментариями, записями на полях, исправлениями, какими-то только ему понятными знаками, полемическими замечаниями. Он часто исправляет транскрипции названий растений в переводах, немилосердно вычеркивает целые абзацы, с которыми не согласен, уточняет сноски и библиографические записи. Рядом с рисунками, которые считает недостаточно точными, сам рисует растение или какую-нибудь деталь. О каком-нибудь авторе пишет, что он дурнограф, а не географ, а затем указывает на все его ошибки в книге. Поверить невозможно, что все это он прочитал именно таким образом. Я пытаюсь пробиться сквозь книгу Юстуса фон Либиха «Философия растений». Это чудо. Ты просто обязан ее когда-нибудь прочитать. Не знаю, скоро ли я снова тебе напишу, думаю, меня покидает разум…

Если бы я жил в этом доме, мое место было бы среди твоих книг, однажды сказал Летич Геде. Спал бы вон на том диване в тени чудесно изображенных и описанных растений, напоенный их холодными ароматами, кто знает, что бы сходило в мои сны с этих пестрых страниц.

Кто тебе мешает, улыбнулся Геда, это вполне выполнимо. Переезжай хоть завтра, если хочешь. По крайней мере, наведешь порядок в этом бедламе.

Они и представить не могли, что это наступит так скоро, хотя, может быть, кто-то и мог. Конечно, Владо не переехал в их дом и не поселился в библиотеке, но ему действительно пришлось приводить в порядок Гедино рукописное наследство, записи, материалы, тексты и дневники. Это больше не было тем вольным плаванием в завораживающих просторах неизвестных наук, авантюрным духовным путешествием по книгам эксцентричных философов, это была работа, за которую он принялся с тяжелым сердцем, но приложил все силы, чтобы сделать все, что возможно и максимально хорошо, в первую очередь, из чувства глубочайшего уважения к гению Геды, а также в желании помочь в работе над книгой о нем, которая, как он считал, должна быть написана, причем как можно скорее.

Там было огромное количество записок. Выяснилось, что Геда записывал практически все. Разговоры с экспертами, знатоками, коллекционерами, даже с владельцами, у которых он покупал вещи. Записывал впечатления от различных встреч и лекций (здесь был и инцидент с Нежикой Ромони, как и тот, с Маричем), свои и чужие замечания о сущности запаха, опыты с запоминанием и обнаружением нюансов. Он записывал планы, договоры, предчувствия, семейные события. Он вел практически дневниковые записи о своей дочери: «Мила сегодня сказала: Папа, почему у меня нет часов, 05.07.1963». Он пытался определить личные