Песочные часы - Ольга Романовская

— Да. Я в вашей власти, хозяин.

— Что же мне с тобой делать? — задумчиво протянул хозяин. Пальцы легли мне на шею, будто действительно решив сломать. — Серьёзное преступление… Но, с другой стороны, ты призналась. И такое самопожертвование… Сорок плетей, говоришь? Тут гораздо больше, Лей. До конца наказания ты не доживёшь, повесят уже изуродованный труп. Стоило оно того?

— У каждого человека должно быть что-то, за что он может, не раздумывая, отдать жизнь. То, что ему дорого.

На несколько минут воцарилось молчание, потом норн позвонил в колокольчик и приказал найти хыра, которой носил мои покупки в день похода на рынок. Я догадывалась, для чего.

— Кто-то должен ответить, Лей, — холодно пояснил хозяин. — Я не позволю тебе умереть по собственной дурости. Родственники Шердана ничего не узнают, для всех моя торха чиста. Но без наказания не останешься. Не бойся, бить не стану. Считай подарком к будущему дню рождения. Но из дома больше без меня не выйдешь. Порога не переступишь. Каждый твой шаг буду контролировать. Чтобы через пять минут капли стояли на моём столе в спальне.

— Они закончились, хозяин.

— Тем лучше. Надеюсь, в новом году в этом доме раздастся плач младенца. Что до твоей подруги, не обессудь, я обязан доложить властям. Не желаю, чтобы было запятнано моё имя.

Я не могла не думать о хыре, которого казнят вместо меня, представляла его боль, кровь, мучения. Сначала кнут, потом плеть-двухвостка. Десятки ударов, разрывающих плоть, обнажающих кости… При мысли об этом к горлу подступала тошнота.

Хозяин пощадил меня, но обрёк на страдания невиновного. Даже пощёчины не дал, не накричал. Ради детей? Но ведь он может купить другую торху взамен меня, причинявшей массу проблем.

Я виновна, сама призналась в тяжком преступлении, наказание за которое — смерть. А норн… Неужели действительно нужна ему не только для деторождения? И то, что он ко мне испытывает, настолько сильное и нехозяйское, что пересилило долг.

Его стали интересовать мои чувства, мысли, желания. Практически не называет «Зелёноглазкой», зато периодически проскальзывает ласковое «Змейка».

Меня мучили кошмары, в которых я видела Марайю мёртвой. Пару раз даже просыпалась в слезах. Снилась и казнь хыра. Такой, какой она мне представлялась, потому что о его судьбе я ничего не слышала. Пару раз порывалась молить хозяина пощадить несчастного, но не представлялся случай. Норн не звал к себе, днём его дома не бывало, а вечером наше общение ограничивалось лаконичными приказами, а то и вовсе молчанием, нарушать которое не решалась.

— Что-то ты бледная, — как-то взглянув на меня с утра, скептически заметил норн. — Надо бы на улицу вытащить, пока лето, и к врачу сводить.

Заметив испуг при упоминании доктора, хозяин пояснил, что его волнуют мои нервы.

— Попьёшь травок, пополнеешь немного: тебе худеть сейчас ни к чему. Теперь-то чего врача бояться? Или опять секреты? «Радуешь» ты меня в последние месяцы приятными известиями!

Отрицательно замотала головой, подав полотенце, а потом решилась. Встала на колени и, припав к руке, взмолилась:

— Спасите его! Он ни в чём не виноват!

— Кто? — норн удивлённо взглянул на меня.

— Я никогда ни за кого не просила, но, умоляю…. Тот хыр, что с ним стало? Его уже казнили?

— Вот оно что, — хозяин поднял с колен. Заметив слезинку, машинально смахнул.

— Я не смогу жить, зная, что забрала жизнь другого, — упавшим голосом пробормотала я.

Что и следовало ожидать, остался глух.

Поставила пустой кувшин на пол, наклонилась, подтирая брызги с пола. Хлюпнула носом и потянулась к корзине с грязным бельём, полагая, что норн ушёл переодеваться.

— Он жив. Его обвинили в неосознанном пособничестве. Как придёт в себя, отошлю в имение. Или хотела, чтобы плетью прошлись по твоей спине? У тебя тонкая гладкая кожа, ты бы не выдержала и трети ударов. Я вправе выбирать, кого и как наказывать. Забудь и возьми успокоительное у Мирабель — скажу, чтобы отлила немного.

После обеда зашёл врач, осмотрел меня, констатировав нервное истощение, прописал изменить режим дня, питание и три раза в день пить какой-то настой. Рецепт хозяин забрал, передав одной из служанок.

Теперь я вставала на час позже, меньше работала, больше сидела с госпожой, рукодельничая или возясь с нориной Ангелиной. Возобновила занятия, которые, по мнению норна, должны были отвлечь меня от мрачных мыслей.

И ела гораздо лучше, много фруктов, орехов, рыбы, овощей, пила яблочный сок с мякотью, который, к слову, выжимали для госпожи. Мне перепадало полстакана. Да и еда, если честно, предназначалась для господ, просто кухарка готовила чуть больше. Но орехи покупали специально для меня, заставляя жевать за завтраком. Управляющий сам насыпал на тарелку положенную порцию и просил служанок проследить, чтобы я всё съела.

Не знаю, чем меня поили и кормили, но кошмары сниться перестали. Я немного поправилась, став такой же, какой была дома. «Похожей на женщину», — как выразился хозяин, с удовлетворением проведя рукой по округлостям моего тела. Странно, но прикосновения былого страха тоже не вызвали, равно как и желания дёрнуться, убежать. Словом, воспоминания об избиении притупились, я оттаяла.

В тот вечер, впервые после долгого перерыва, осталась в хозяйской спальне.

Началось всё за ужином, когда норн усадил рядом с собой и велел принести ещё один прибор. Не знаю, видела ли госпожа, где лежали руки мужа, но внешне она не выказала недовольства.

Потом, когда порывалась помочь убрать со стола, хозяин устроил меня на коленях, не позволяя выполнять прямые обязанности.

Норина Мирабель вежливо пожелала мужу спокойной ночи и удалилась, сказав, что моя помощь сегодня не понадобится. Стоило ей уйти, как меня начали целовать. На глазах у слуг. Не в губы — в волосы, шею, щёки, уши, даже в веки, лёгкими быстрыми поцелуями.

Не будучи невинной семнадцатилетней девушкой, гадала, не стану ли ещё одним десертом на столе. Но хозяин проявил выдержку: согнал с колен и велел зайти в спальню через четверть часа.

Когда пришла, всё было уже готово. Хыра принесла горячую воду, а в воздухе пахло чем-то терпким. Так и есть — благовония. И озиз.

Надышавшись паров от курительницы и кристаллов, непроизвольно начала чаще дышать. А когда пальцы хозяина коснулись тела, и вовсе началось неладное.

Раздел сам; как и думала, на бельё внимания не обратил, напрасно меняла. Потом разделся сам, глубокого вздохнул и продолжил череду прикосновений, нежных, приятных, умелых — впрочем, он знал, что делать.

Тепло медленно разливалось по телу, а оно требовало всё новых ласк. И их продолжения. Но хозяин почему-то не спешил, хотя давно мог получить удовольствие.

В итоге мы обрели его оба. И ни единожды за ночь.

Утро встретило лёгкой разбитостью и усталостью: я не выспалась, так как норн угомонился только на рассвете. Сам он спал рядом, положив руку мне на бедро.

Покраснела, вспомнив, что вытворяла ночью. Определённо, это не я, я так не умею, да и никогда не испытывала такого к мужчине — жгучего желания принадлежать ему. Зато как хорошо было, даже не описать словами!

Заворочалась и почувствовала боком что-то мягкое. Ах да, подушка: хозяин подложил мне под поясницу.

Во рту пересохло, хотелось пить. Не выдержав, осторожно, чтобы не разбудить норна, встала, налила воды из графина и выпила целых два стакана. Взглянула на часы — девять часов. Пора бы за работу.

Капли не приняла: забыла, вытеснили мысли о полученном удовольствии и о том, что, оказывается, умею, как в книге. Вспомнила после обеда, но всё равно не притронулась: в тот день согласна была родить норну ребёнка.

Вечером всё повторилось: те же ощущения, такая же странная реакция на хозяина. Кажется, я даже нечаянно его оцарапала.

Нужно ли говорить, что норн пребывал в отличном расположении духа? Даже отменил моё заточение, разрешив сопровождать его и госпожу во время прогулки.

Я регулярно ночевала в спальне хозяина. Каждый раз было немного иначе, но одно оставалось неизменным — желание и удовольствие.

Так и не решив, хочу или не хочу ребёнка, начала снова пить капли, дав себе слово, что забеременею, когда бутылочка кончится. А закончится скоро, потому что требовалась каждый день: норн мог пожелать в любой момент, даже в светлое время суток.

Закончив, хозяин обычно целовал меня, прижимал к себе и лежал так несколько минут. Это если днём. А если ночью, я засыпала в его объятиях.

Постель в каморке всё чаще оставалось нерасстеленной, разве что я ложилась отдохнуть на полчасика после обеда, когда никому была не нужна.

Когда капли подошли к концу, решила отложить вопрос материнства ещё на некоторое время и отлила себе немного средства госпожи. Удивилась, что бутылочка по-прежнему полна на три четверти — а ведь должна остаться половина.