Земля обетованная. Пронзительная история об эмиграции еврейской девушки из России в Америку в начале XX века - Мэри Антин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава X. Инициация
Не имеет смысла обращаться к объемной школьной статистике, чтобы увидеть, сколько «зелёных» учеников-новичков, которые поступили в школу в сентябре, не зная даже названий дней недели на английском языке, к февралю следующего года уже декламировали стихи в честь Джорджа Вашингтона и Авраама Линкольна с иностранным акцентом, конечно, но с большим энтузиазмом. Достаточно знать, что это поголовное чудо было типично для принимающих иммигрантов школ во всех частях Соединенных Штатов. И если в 1894 году я стала одним из многих проявлений этого чуда в Челси, то этого и следовало ожидать, поскольку я была из числа старших «зеленых» детей, и у меня за плечами уже был опыт эпизодической учёбы в России, к тому же мною двигало огромное желание учиться, и рядом была семья, готовая меня поддержать.
Я не была слишком большой для своего маленького стульчика и парты в классе для малышей, зато мой ум и впрямь лет на шесть или семь опережал программу младшего класса. Поэтому, как только я стала понимать, что говорит учительница на уроке, меня перевели во второй класс. Это было через неделю после того, как мисс Никсон начала меня учить. Но я не хотела бы отдавать все лавры за мой стремительный прогресс моей дорогой учительнице, и даже половину лавров. Но я разделю с ней успех от имени моего народа и моей семьи. Во мне было достаточно еврейской крови, чтобы иметь склонность к языкам, и посвящать себя своему занятию с полной самоотдачей; я была в достаточной степени Антин, чтобы пропускать каждый урок через сердце, что давало мне представление о том, что будет дальше, и я семимильными шагами шла вперёд. Что касается учительницы, она смогла бы лучше объяснить, какой теории она придерживалась, обучая нас, иностранцев, чтению. Я могу лишь описать метод, который был настолько прост, что мне хотелось бы, чтобы и благочестию учили точно так же.
Нас, начинающих учить английский язык, было с полдюжины учеников в возрасте от шести до пятнадцати лет. Мисс Никсон объединила нас в одну группу и так умело и добросовестно помогала нам в нашем стремлении «у-ви-деть ко-шку», «у-слы-шать со-ба-чий лай» и «по-смо-треть на ку-ри-цу», что мы не могли оторваться от этой восхитительной истории, листая страницу за страницей и стремясь поскорее узнать, как выглядел, пах и каким был на вкус привычный мир на чужом языке. Учительница точно знала, когда можно позволить нам подсказать друг другу слово на родном языке, – так случилось, что все мы были евреями – и поэтому, работая сообща, мы успевали сделать за урок гораздо больше, чем классы, целиком состоящие из детей, чьим родным языком был английский.
Но нам долго, очень долго, не удавалось правильно произнести определённый артикль[13], и порой наш урок превращался в занятие по артикуляционной гимнастике, и все мы выглядели так, будто хотели откусить свои языки. Мисс Никсон была привлекательной женщиной, и она, должно быть, очень хорошо выглядела, когда во время упражнений на артикуляцию становились видны её белые зубы, но в то время я была слишком самозабвенно занята, чтобы восхищаться её внешностью. Я действительно получала огромное удовольствие от улыбки, которую она дарила мне за хорошее произношение; терпение и настойчивость, с которыми она пыталась одолеть вместе с нами это непроизносимое маленькое слово, делают ей честь даже сейчас, пятнадцать лет спустя. Она не виновата в том, что некоторые из нас и по сей день издают жужжание вместо звука, который подразумевается под коварным буквенным сочетанием «th».
У меня никогда не будет лучшей возможности публично заявить о своей любви к английскому языку. Я рада, что история Америки разворачивается именно так, как она разворачивается, глава за главой, потому что таким образом Америка и стала страной, которую я так сильно люблю. И особенно я рада тому, что первые американцы были англичанами, ибо благодаря этому мне посчастливилось унаследовать тот прекрасный язык, на котором я думаю. Мне кажется, что ни в одном другом языке счастье не может быть столь сладким, а логика столь чистой. Я не уверена, что смогу поверить в существование своих соседей так же, как я верю сейчас, если буду думать о них не на английском. Я бы даже сказала, что моя убежденность в бессмертии души связана именно тем, что оно было обещано мне на английском. И поскольку я зависима от своих предрассудков, я просто обязана любить английский язык!
Всякий раз, когда учителя делали что-то особенное, чтобы помочь мне справиться с моими личными трудностями, я про себя благодарила их. Для меня было так важно, что они останавливали урок, чтобы мне помочь, что только за одно это я должна их любить. Дорогая мисс Кэррол, из второго класса, была бы крайне удивлена, узнав, какие мелочи я помню, и всё потому, что в то время я была поражена тем, с какой готовностью и добродушием она обращала внимание на мои трудности.
Мисс Кэррол говорит, глядя мне в глаза:
«Если у Джонни три шарика, а у Чарли вдвое больше, то сколько шариков у Чарли?»
Я поднимаю руку, чтобы мне разрешили говорить.
«Учительница, я не знаю, что такое вдвое».
Мисс Кэррол подзывает меня к себе и шепчет значение странного слова, и я могу написать правильный ответ. Для неё это повседневная работа, для меня – особое проявление доброты и профессионализма.
Та, которую я встретила в следующем классе, стала настолько близким мне другом, что я с трудом могу поставить её в один ряд с остальными, хотя ни о ком из них я не говорила легкомысленно. Её одобрение всегда было для меня ценным, во-первых, потому что она была «Учительницей», а в дальнейшем, на протяжении всей её жизни, потому что она была моей мисс Диллингхэм. Поэтому велико было моё горе, когда вскоре после перехода в её класс я понесла наказание – первое, и предпоследнее в моей школьной карьере.
Ученики, склонив голову к парте, повторяли хором молитву «Отче наш». Я изо всех сил старалась не отставать от них, но мой разум не мог выйти за рамки слова «святится», смысла которого я не понимала. В середине молитвы еврейский
