Земля обетованная. Пронзительная история об эмиграции еврейской девушки из России в Америку в начале XX века - Мэри Антин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Три года прошли в борьбе за существование и были полны разочарований. Ему не хватало умений, чтобы заработать на жизнь даже в Америке, где подённый рабочий ест пшеницу вместо ржи. Видимо, американский флаг не мог уберечь его от преследовавшей его Немезиды* ограниченных возможностей, он должен был искупить грехи своих предков, которые спали вечным сном за океаном. Он с рождения обладал слабым здоровьем, нервным, беспокойным характером и множеством мешающих жить предрассудков. В детстве его тело голодало, чтобы его разум смогли напичкать бесполезными знаниями. В юности учёность, которая так дорого ему обошлась, была продана в обмен на хлеб и соль, зарабатывать на которые самостоятельно его не научили. Под свадебным балдахином его на всю жизнь связали с девушкой, чьи черты ещё были для него чужими, и ему было велено приумножать своё потомство, чтобы увековечить священные знания в своих сыновьях во славу Бога его предков. Всё это время его направляли, как существо без воли, использовали, как раба, как инструмент. В зрелости он очнулся и обнаружил, что ему недостаёт здоровья, средств, полезных знаний, и он окружён препятствиями со всех сторон. При первом же удобном случае он вырвался из своей тюрьмы и постарался искупить свою растраченную впустую молодость полезным трудом; в то же время он стремился разбавить мрак своих узких знаний, светом современных идей. Но даже приложив все возможные усилия, он всё ещё был далёк от цели. В бизнесе у него ничего не ладилось. Из-за недостатка мастерства, ума, или характера, он терпел неудачу там, где другие люди добивались успеха. В чём бы ни была причина его ограниченных возможностей, он пожинал их горькие плоды. «Дайте мне хлеба!» – кричал он Америке. «А что ты сделаешь, чтобы заслужить его?» – слышал он вызов в ответ. И он понял, что не владеет ни искусством, ни ремеслом, и что даже его ценные познания были бесполезны, поскольку он владел лишь устаревшими методами их передачи.
Так что со своей основной задачей он не справился. Но в качестве компенсации у него оставалась интеллектуальная свобода, которую он стремился реализовать всеми возможными способами. У него было очень мало возможностей продолжить своё образование, которое, по правде говоря, так и не было начато. Ему с большим трудом удавалось заработать на жизнь, и времени на посещение вечерней государственной школы не оставалось, но он не упускал ничего из того, чему можно было бы научиться с помощью чтения, посещения общественных собраний и осуществления гражданских прав. Но даже здесь ему мешала естественная неспособность овладеть английским языком. Со временем, правда, он научился читать, понимать смысл беседы или лекции, но он так и не научился правильно писать, и до сих пор говорит с сильным акцентом. Хотя образование, культура и светский образ жизни были сияющими идеалами, которым нужно было поклоняться издалека, у отца всё ещё оставалось средство, которое позволило бы ему приблизиться к ним хоть на шаг. Он мог отправить своих детей в школу, чтобы они научились там всему, что понадобится им в жизни. По меньшей мере, они пойдут в начальную школу, возможно, в среднюю школу, а один или два, как знать, могут поступить и в колледж! Его дети должны учиться, должны наполнять его дом книгами и интеллектуальной компанией, и благодаря их посредничеству он тоже будет гулять по Елисейским полям либерального образования. Что касается самих детей, он не знал более верного для них пути к успеху и счастью.
Так что сердце отца было полно чаяний и надежд, когда он вёл нас в школу в тот первый день. В своём стремлении он шёл широким шагом, и нам приходилось бежать вприпрыжку, чтобы поспевать за ним.
Наконец, мы вчетвером стояли вокруг стола учительницы, и мой отец на своем ломаном английском вверил нас её заботам, нескладно выразив надежды относительно нас, которые его преисполненное эмоциями сердце было не в силах сдержать. Я осмелюсь сказать, что мисс Никсон была поражена чем-то необычным в нашей группе, чем-то, выходящим за рамки семитской внешности и смущения, характерного для иностранцев. Моя младшая сестра была прелестна, как куколка, с её розово-белой кожей, короткими золотыми кудряшками, и глазами василькового цвета, когда вам удавалось поймать её взгляд. Мой брат тоже мог бы сойти за девочку, с его ангельскими чертами лица, густым румянцем, блестящими чёрными волосами и тонкими бровями. Какие бы тайные страхи ни скрывались в его сердце, когда он вспоминал своих бывших наставников, которые секли его розгами, он стоял прямо и бесстрашно перед американской учительницей, почтительно сняв головной убор. Рядом с ним стояла девчушка, которая выглядела так, будто её морили голодом, глаза её были такими огромными, что казалось, они вот-вот выскочат из орбит, а из её коротких тёмных кудрей, не вышло бы и парика для еврейской невесты.
Все три ребенка держались куда лучше, чем основной поток учеников-иммигрантов, которых приводили в класс мисс Никсон. Но фигурой, привлекавшей внимание к группе, был высокий, статный отец, с его серьёзным лицом и прекрасным лбом, нервными руками, которыми он красноречиво жестикулировал, и голосом, исполненным волнения. Иностранец, для которого поступление детей в школу было священным обрядом, который с почтением относился к учительнице начальных классов, который прямо в классе вдохновенно рассказывал о своих мечтах, не был похож на других иностранцев, которые приводили своих детей в школу, следуя букве закона, он не был он похож и на местных отцов, которые приводили сюда
