Смертельный удар - Ричард Цвирлей
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Грубинский посмотрел в ту сторону, плюнул под ноги и медленно спустился вниз. Прямо у ступеней был припаркован его новый синий «Пассат», который пригнали всего два месяца назад из ФРГ. Влад, водитель и охранник в одном лице, стоял рядом. Сегодня он надел белую майку с черной надписью Modern Talking и изображением улыбающихся исполнителей. Он задрал голову вверх, чтобы лицо немного загорело. Влад был сторонником естественного загара. Он говорил, что только настоящее солнце придает коже и мускулам красивый оттенок. Как культурист с солидным послужным списком, поскольку Влад гармонично развивал мускулатуру с восьмого класса, он презирал всех, кто перед выступлением красился, чтобы лучше выглядеть, протравой для древесины. Солярии он тоже не любил. Он опасался этого современного изобретения с тех пор, как в молодости получил серьезный ожог от кварцевой лампы, которой пользовалась его сестра. В солярии таких ламп еще больше, значит, можно получить еще более серьезный ожог. Он говорил друзьям, что это для женщин, а не для настоящего культуриста. Он ценил естественную красоту тела, которую, как он считал, подчеркивали солнечные ванны. Поэтому он использовал любую возможность, чтобы позагорать. Если бы он мог, то все лето лежал бы на пляже и загорал, и иногда ходил в спортзал. К сожалению, он не мог себе этого позволить. Работа отнимала много времени. К счастью для него, Ричи в одном из помещений устроил небольшой спортзал, где поставил скамейку, обтянутую мягкой кожей, и штангу на стойке. Благодаря этому Влад в свободные минуты мог заниматься.
Ричи подошел к нему и похлопал по плечу.
– Хватит загорать. Есть дела в городе, – сказал он и открыл заднюю дверцу машины.
Влад улыбнулся, демонстрируя щель между передними зубами.
– Куда мы сегодня едем?
– Как куда? Едем на Рыбаки поговорить с говнюком, прикарманившим наши деньги.
– Автомат нужен?
– С ума сошел? Мы не на войну идем, Влад. Всего лишь напомним о себе. Достаточно обычного пистолета, который у тебя под сиденьем. Не будем шуметь, поговорим с ним культурно, потому что на Чеся не стоит рассчитывать, как я вижу. Наверное, лежит где-то пьяный и ни о чем не помнит.
– Шеф, – Влад уселся за руль и посмотрел на Ричи в зеркало, – что-то мне не верится, чтобы он променял работу на водку. Он, конечно, пьющий, но ответственный и исполнительный. После работы, не спорю, может выпить. Но времена, когда он напивался в хлам, давно прошли.
– Я тоже так думал. Ладно, поехали, нет времени на разговоры, а когда Чесь появится, послушаем, какую байку он нам расскажет. Надеюсь, я смогу в нее поверить.
Двигатель сразу завелся. Водитель включил магнитолу «Blaupunkt» и сунул в нее магнитофонную кассету. Устройство ожило. Сначала зажглись лампочки, а потом из стереофонических динамиков, установленных в дверях машины, послышались слова хита «Республики»: «Где же они все, мои друзья».
8:00
В конференц-зале сидели почти все члены следственной группы, которых на утреннее совещание вызвал майор Мартинковский.
Мариуш Блашковский и Витя Залевский остановились в дверном проеме, разглядывая зал. Майор указал на свободные стулья с краю. Сегодня утром они прибыли в комиссариат в семь. Они пришли раньше на всякий случай, хоть Мариуш знал, что в это время никого еще не будет. Когда он работал в Познани, он тоже приходил на работу примерно в это время, а первый из офицеров приходил только в восемь. Это время он использовал, чтобы просмотреть материалы дела, над которым работала группа, и входящую корреспонденцию. Раньше никто этого не делал, и в бумагах царила неразбериха. Войдя сейчас в кабинет, где он работал, он сразу заметил, что Бродяк и Олькевич вернулись к прежним привычкам. Олькевич ненавидел, когда бумаги лежали на столе, поэтому он складывал их стопками на полках в шкафу, а Бродяк с присущим ему разгильдяйством собирал все бумаги на своем столе. Разница была в том, что Бродяк читал адресованные ему письма, а Олькевич даже не вскрывал конверты. Это открытие нисколько его не удивило, однако он удивился, увидев за столом Олькевича, который что-то писал на листе бумаги.
Оказалось, у Теофиля проблема. Вчера он узнал от Мартинковского, что коллеги из Службы безопасности, а в первую очередь некий капитан Галась, требуют от него рапорт о каком-то происшествии, имевшем место в Яроцине. Мариуш не знал, о чем идет речь, а Олькевич не хотел рассказывать. Он сказал двоим курсантам проваливать и не мешать ему. Они пошли в буфет, а там неожиданно наткнулись на Мартинковского и Бродяка. Они сказали им позавтракать и в восемь прийти в конференц-зал. Они пришли точно в назначенное время.
Мариуш участвовал уже в нескольких оперативных совещаниях, но не помнил, чтобы обстановка на них была такой гнетущей.
Майор сидел во главе стола, накрытого зеленым сукном, слева от него, как всегда, развалился старший лейтенант Бродяк. Напротив сидел капитан Михал Лещинский, по привычке не обращавший внимания на происходящее вокруг, углубленный в чтение «Жизни Варшавы». Обычно Бродяк наперегонки с Олькевичем делали замечания капитану, уроженцу Варшавы, который, несмотря на двадцать лет службы в Познани, так и не переключился на местную великопольскую прессу. Если для Бродяка это был повод для шуток, то для Олькевича чтение варшавской газеты было провокацией и откровенной издевкой над чувствами местного патриота, каким он себя считал. На этот раз старший лейтенант Бродяк молчал. Он курил сигарету и был погружен в собственные мысли. Место Теося, слева от него, пустовало. В группе был еще старший лейтенант Веслав Адамский, неприметный, слегка поседевший 50-летний мужчина в очках в толстой оправе, которого Бродяк называл главным бухгалтером из-за дотошности и любви к порядку в бумагах, а также огромный сержант Гжегож Коваль и лейтенант Альбин Худецкий. Теофиль Олькевич говорил о нем, что это прыщ на заднице всего коллектива. Он присоединился к ним сразу после окончания вуза. При первой же встрече он произвел на Мартинковского впечатление напантованного засранца, не имеющего понятия о работе, но при этом уверенного, что он все лучше знает. Такой подход не мог понравиться опытным сотрудникам. Неудивительно, что он всех настроил против себя и воспринимался метеоритом, который скоро исчезнет из их поля зрения. Однако время шло, а Альбин продолжал умничать, нервируя
