У каждого своя война - Володарский Эдуард Яковлевич

У самого выхода со «Стрелки» была водопроводная колонка, Робка умылся под ней, промокнул лицо подолом рубахи, спросил Богдана:

- Ну как?

Тот критически оглядел физиономию друга, ответил:

- Вообще-то ничего... по виску он тебя здорово долбанул. Я видел, как он камень поднял, я крикнул, а он уже тебе врезал…

- Ладно, авось сойдет. Пошли к Костику.

И они отправились к Костику домой. Было страшновато, потому что в этой царской квартире они были всего один раз и то убежали с позором, потому что Богдан стал воровать конфеты.

В подъезде, за дубовой стойкой, сидел худощавый, с военной выправкой мужчина в полувоенном кителе с орденской планкой на груди. Перед ним был стол, застланный зеленым, заляпанным чернилами сукном, на столе телефон, чайник и чашка на блюдце. При появлении ребят человек сделал стойку, как легавая на дичь.

- Мы к Косте Завалишину, — сказал Робка.

Человек долго созерцал разукрашенную физиономию Робки, хмыкнул:

- Вам че, назначено?

- Он дома... должен ждать, — врал Робка и уже шагнул к двери лифта, когда вахтер строго проговорил:

- Погодьте, хлопчики... — и, взяв трубку, набрал номер, подождал, спросил елейным тоном, улыбаясь: — Тося, это вы? А Елены Александровны нету? Да тут хлопчики до Костика просются. Говорят, ждет. Правду говорят ай нет? Ну спросите, спросите... Ага, ладненько, пущу, пущу, куда от этих друзей денешься? — Вахтер положил трубку, строго поглядел на ребят, сказал: — Есть разрешение. Проходьте.

Ребята открыли дверь лифта, нажали кнопку, и, когда поднимались, Богдан почему-то приглушенно сказал:

- Он надзирателем в тюрьме служил, в Бутырках, а после его за что-то поперли.

- Откуда знаешь?

- Костик рассказывал.

Дверь в квартиру открыла им домработница Тося — высокая, могучего сложения деревенская девица в белом фартуке и белом чепце, но, прежде чем впустить ребят в квартиру, сияющую блеском натертых воском полов, она посмотрела на них, как на оборванцев и попрошаек.

- Че ты людей на пороге держишь, Тоська! — раздался из глубины квартиры капризный голос Костика. — Сколь раз говорить нужно, лапоть деревенский! Тося даже не удосужилась что-либо ответить, отошла в сторону, пропуская друзей в прихожую. А из глубины коридора им махал рукой Костик, приглашая в свою комнату. Своя комната! На одного человека! Та кое Робке только во сне могло присниться! Нет, и во сне не приснится, и в мечтах не привидится! Буржуи хреновы, беззлобно подумал Робка и глянул на Богдана. Тот вообще был подавлен и шел по навощенному паркету коридора как по льду, словно боялся поскользнуться.

- Ого, с кем это вы помахались? — ошарашенно спросил Костик, когда они вошли в комнату и он увидел побитое лицо Робки.

- Это он махался, — вздохнул Богдан, разглядывая обстановку комнаты — гравюры на стенах в черных рамках, кожаный диван, письменный стол, на котором в беспорядке были навалены учебники, пластинки, шахматная доска с разбросанными на ней фигурами, старый, военного времени приемник.

Костик рассадил ребят — Робку на диван, Богдана на стул у письменного стола, стал спрашивать, что стряслось.

- Ты чего в школу не ходишь, Робка? Историк два раза меня спрашивал, классная в журнале все дни пометила!

- В гробу я видел эту классную!

- Последние дни остались, а после отгуляем все каникулы! От корочки до корочки!

- А я себе раньше каникулы назначил, — усмехнулся Робка.

- Смотри, классная грозилась, что в десятый не переведут.

- Меня в институт не тянет. Мы с Богданом в ремеслуху двинем. Или в техникум! — так же весело отвечал Робка. — Тут вот какое дело, Котяра. Выручишь или нет?

И они, перебивая друг друга, рассказали про кассиршу Полину, про то, как ее ограбили в магазине, что недостача огромная, они собирали всей квартирой, но полной суммы собрать не смогли — не хватает почти четыре тыщи, и они, Робка и Богдан, пообещали Полине, что постараются надыбать где-нибудь недостающие деньги, так не сможет ли Костик помочь им в этом благородном деле — у Полины двое детей.

Костик слушал их, выпучив глаза, потом долго смотрел в пол, поскреб в затылке, ответил:

- У меня таких денег нету. И мамаша не даст — она на меня злая.

- Так я и знал... — досадливо произнес Робка и встал с дивана. — Незачем было и приходить.

- Да подожди ты! — нервно посмотрел на него Костик. — Есть одна комбинация... Ну-ка, пошли…

Он повел их в кабинет отца. И снова Богдан шел, как гусак, осторожно переставляя ноги по блестящему паркету. В кабинете в углу, напротив письменного стола, стоял большой платяной шкаф. Костик распахнул дверцы шкафа — там рядком висели костюмы: два или три серых и коричневых, три черных, три клетчатых и в полоску.

- Смотри сколько! — с торжеством сказал Костик. — На кой черт ему столько?

- Это все его? — изумленно спросил Робка.

- Ну! Берем один, толкаем на Пятницком или на Бабьегородском — и дело в шляпе!

- А вдруг заметит? — сказал осторожный Богдан. — Тогда всем — хана!

- Да он в одном и том же всю дорогу ходит. Мать покупает, а он на них и не смотрит. Бостон! Каждый тыщи по три стоит! — Костик для убедительности дал Богдану пощупать рукав. — Ну, чего вы трусите? Как мы еще вашей кассирше денег достанем? Воровать пойдем? Палатку грабить? Так все равно столько не добудем.

Робка молчал. Окинул медленным взглядом кабинет. Застекленные шкафы, где сверкали золотом и цветными корешками книги, множество фотографий в рамках на стенах. Еще висели два дорогих охотничьих ружья с прикладами, инкрустированными серебром. Стол был завален бумагами с чертежами, рисунками, какими-то расчетами. И стояла большая фотография в тяжелой бронзовой рамке рядом с мраморным чернильным прибором. Группа генералов и людей в штатском выстроились шеренгой, улыбались, а позади них вдалеке высилась громадная белая остроконечная ракета.

- С кем это он? — Робка кивнул на фотографию.

- Думаешь, я всех знаю? — пожал плечами Костик. — Это Королев, это Александров, кажется, это Никулин... Других не знаю... Отец говорил, скоро животных в космос запустят, то ли обезьян, то ли собак, черт их знает... По неделям дома не ночует... Ну что, берем костюм?

Робке смутно подумалось, что, кроме той жизни, которая плотно окружает его, кроме коммуналок и подворотен, кроме драк и водки, кроме шпаны и блатных, кроме рыночных толкучек и «буры», кроме его любви к беспутной Милке, кроме Гавроша и его спившейся матери, кроме страшного Дениса Петровича и ему подобных, существует и другой мир, живущий строгой, до предела напряженной жизнью, где есть отец Костика и какие-то важные люди, генералы и ученые, ракеты и космос и другие таинства. В этой другой, напряженной жизни места для Робки нет и, вероятно, вряд ли найдется. Он вдруг почувствовал себя изгоем (хотя слова такого не знал), человеком, обреченным жить в мире Гаврошей и Денисов Петровичей, в мире зацепских пивных и темных переулков. И где тот шаткий мосток, по которому можно перейти из одной жизни в другую? Как перейти? И оставить, бросить в той, первой, мать и Степана Егорыча, бабку и брата Борьку, которого судьба повела по лихим дорогам, Богдана и Гавроша, оставить Милку? Где-то в глубине души, каким-то шестым чувством он понимал, что эта вторая жизнь не могла бы существовать без той, первой — грязной, свинцовой, нищей и злой, открыто расхристанной, где рубят сплеча, где пропиваются до последней рубахи. Эта жизнь была будто навозом, на котором произрастала эта вторая, высокодумная, возвышенная, со стихами и космосом, с умными книгами и сложными приборами, с философами и артистами…

- Роба, оглох, что ли? — прервал его смутные мысли Богдан. — Берем костюм или нет?

- Давай, хрен с ей с ружьей! — махнул рукой Робка.

Пятницкий рынок кишел разным народом. Тут было, как говорится, каждой твари по паре: воры и спекулянты, попрошайки и честные торговцы, вынесшие от нужды продавать последнее, пьяницы и разношерстная шпана, фронтовики-инвалиды и древние старушки, проведшие на этом рынке многие годы. Тянулись под навесами ряды, где колхозники торговали морковкой и луком, мочеными яблоками и квашеной капустой, салатом и картошкой. Уже появилась ранняя черешня, клубника. Здесь и там стояли дощатые будки, где чинили обувь, паяли прохудившиеся тазы, чайники и кастрюли, продавали всякую рухлядь. Среди женщин и старушек мелькали помятые от пьянки подозрительные физиономии и сытые наглые морды отъявленных проходимцев. Тут же стояли несколько ларьков, торговавших пивом, и к ним тянулись очереди.