Нашествие 1812 - Екатерина Владимировна Глаголева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отец Никифор сильно переменился за последние месяцы. Еще в марте, когда скончалась долго хворавшая грудью матушка, он стал совсем другим – замкнутым, строгим, даже суровым. Прежде детям за шалости больше доставалось от матушки, отец же, возвращаясь из церкви, часто заступался за них или утешал, теперь же всё было иначе. Но после нашествия французов отцовская порка уже не казалась большой бедой – пусть, лишь бы с ним самим ничего не случилось. Французы-то народ не обижали, грех на них напраслину возводить. В престольный праздник Успения Богородицы они даже были при отправлении часов и дивились стройности колокольного звона – хлопали в ладоши соборным пономарям. А вот поляки и баварцы били жителей и грабили церкви; отец часто вступался за церковное имущество, и Костя всякий раз боялся, что его застрелят или прибьют до смерти – что ему тогда делать с шестью братьями и сестрами да старой бабушкой? Хлеба мало, на день по куску – и то хорошо, питаются смоляне больше овощем да требухой с французских боен. А французские хлебопеки месят пшеничное тесто в прачечных ночвах… С русскими печами обращаться не умеют, не знают, на что нужны заслонки и вьюшки, набьют полную печь дров, а трубу как следует не откроют – вот и угорают от дыма или сжигают дома. Пять дворов из-за них выгорело в Казанском приходе!
Костя остановился перевести дух, подкинул на спине мешок, перехватил поудобнее. Воздух вроде почище стал, а то раньше смердело гарью да трупным запахом. После того как Наполеон с гвардией выехал из Смоленска, вестфальские солдаты, замотав лица платками, ходили вокруг крепостных стен и собирали трупы, чтобы закопать…
Фу-х, пришли. Плечи точно к небу взмыли, как скинул с них мешок. К ведрам с водой тотчас потянулись руки с чарками, мешок выпотрошили вмиг – «Отче наш» не успел бы прочитать. К отцу Никифору подходили под благословение. Исповедовав несколько человек, он обещал прийти завтра. Ох…
Жарко, тяжко, есть хочется. Костя понуро тащился в гору вслед за отцом, а тот вдруг еще прибавил шагу. Что такое? К Одигитриевской церкви подъехали артиллеристы с фурами в шесть лошадей, чтобы снять колокола. Священник встал у входа на колокольню, раскинул руки крестом, – не пущу! Его схватили вчетвером, вытолкали из дверного проема, повели в муниципалитет… Костя, прячась за углами, бежал следом, глотая слёзы. Батюшка родимый! Век тебя буду слушаться, только останься живой! Сохрани его, Господи!
* * *
И мы твою, брат, слышали погудку!
Вприсядку попляши под нашу дудку! —
приказывал бородатый мужик в армяке, сапогах и круглой шляпе двум французам, замахиваясь на них плеткой. Позади них паренек в белой косоворотке и портах в красную полоску играл на дудке, а справа другой мужик, в красной рубахе, держал наготове пучок розог:
Ну, брат, не отставай и знай!
Из рода в род – каков русский народ!
Один из французов, в зеленом мундире и маленькой шляпе, как у Бонапарта, плясал вприсядку, оглядываясь на плетку, другой, в гусарском доломане, довольно изящно выделывал «камаринского»: «Ах, скучно мне на чужой стороне!» На соседнем лубке крестьянин Иван Долбила вонзал вилы-тройчатку в брюхо худющего француза в треуголке с черным султаном и синем мундире с эполетами, застигнув его у воза с награбленным добром: «Постой, мусье, не вдруг пройдешь! Здесь хоть и мужички, да русские!»
Прохожие спешили мимо, даже не взглядывая на афишки. Там всё одно: бояться нечего, француза до Москвы не допустят, а между тем игуменьям велено забрать из ризниц их монастырей всё самое ценное и укладывать, чтоб быть наготове; французы заняли Вязьму!
Сергей Глинка бродил по улицам, по площадям, по рынкам, но там теперь было не так многолюдно, как раньше, и его «развязанные уста» не находили благодарных ушей. Он возвращался домой и составлял отчет для графа Ростопчина: в село Крылатское препровождены кушак и шапка крестьянину Никифору, благословившему в ратники трех своих сыновей; фабрикант Иван Семенович Рахманов доставил сукна на двадцать человек, а портной Гетман сшил из него одежду для ратников, не взяв денег за работу, – просил лишь напечатать о его усердии в «Русском вестнике», что Глинка охотно исполнил. Ныне каждый должен чем-то пожертвовать: младший брат Сергея Николаевича, Федор, находится в армии и рискует жизнью своей, а сам он отдает служению Отчизне свои силы и талант, какой ни на есть. К экстраординарной сумме в триста тысяч рублей Глинка даже не прикасался, а для удовлетворения просителей, ревнующих о славе Отечества, продавал драгоценности своей жены – купеческой дочери.
…Девятнадцатого августа Сенат вынес свое определение по делу купеческого сына Михайлы Верещагина: бить кнутом двадцать пять раз и сослать на каторжные работы в Нерчинск.
* * *
Гжатск уже горел, когда туда вступил авангард Великой армии. Вязьму русские тоже подожгли перед уходом, но огонь удалось потушить, магазины с запасами уцелели. В ближайшей деревне гусары захватили в плен двух казаков, которые чересчур увлеклись грабежом, один из них оказался негром – поваром самого атамана Платова, их отвели к императору.
Барклай больше не главнокомандующий! Император Александр заменил его Кутузовым! Так уверяли пленные, и то же самое говорил француз-гувернер, выбежавший из Гжатска навстречу соотечественникам. Отлично! Наполеон приказал, чтобы негр и бородач ехали по обе стороны от него при вступлении в Гжатск.
– Кутузов не мог приехать для того, чтобы продолжать отступление, – с довольным видом говорил император Коленкуру. – Он непременно даст нам бой, проиграет сражение и сдаст Москву: он слишком близко от столицы, чтобы спасти ее. Ах, как я благодарен императору Александру! Эта перемена очень кстати. Кутузов даст сражение, чтобы угодить дворянству, и через две недели царь окажется без столицы и без армии. Тогда он сможет с чистой совестью заключить мир, а всю вину за неудачу возложить на дворянство, требовавшее Кутузова! Ах, как умно придумано!
Наполеон улыбался, но Коленкур был мрачен, не разделяя его веселья. В Витебске ему не удалось удержать императора; в Смоленске он проявил еще больше настойчивости, уговаривая его остановиться. Да, русская армия деморализована и разлагается на глазах, но и
