Наперекор судьбе - Пенни Винченци

– Селия, когда Венеция проявляла хоть какой-то интерес к делам издательства? Или в ней вдруг проснулось издательское чутье?

– Она взрослеет. Кстати, она уже несколько раз заводила со мной разговор об издательских делах. Я даже начинаю подумывать…

– Если ты говоришь о той абсурдной идее книжного клуба «Литтонс», то я еще никогда не слышал ничего более нелепого. Совершенно непрактичная затея.

– «Голланц» создает свой клуб.

– Знаю, Селия. Ужасающая глупость. Извини, но я на это не соглашусь. А сейчас, дорогая, с твоего позволения, я вернусь к своим делам.

Селия вышла из его кабинета, громко хлопнув дверью. За годы работы в издательстве она очень часто хлопала этой дверью. Их с Оливером взгляды на издательское дело и место «Литтонс» в книжном мире разнились все сильнее и сильнее. Пропасть становилась все шире и непреодолимее, и звук хлопнувшей двери показался Селии констатацией этого прискорбного факта.

Люк и Адель, взявшись за руки, шли по Елисейским Полям. Была осень, и листья только-только начинали желтеть. Свет стал мягче и нежнее, чем весной и летом, и это лишь добавляло Парижу очарования, смягчая сам город. Адели думалось, что Париж вряд ли нуждается в дополнительном очаровании, поскольку этот город обладал непреходящей красотой. Она любила Париж ничуть не меньше, чем Люка. Французская столица стала ее эмоциональным домом. Адель так и сказала Люку, когда они зашли в кафе и он заказал ей большую чашку ее любимого кофе с молоком. Ей было никак не привыкнуть к чашечкам, заполненным черной густой жидкостью, называвшейся «кофе по-парижски».

Люк поцеловал ее и сказал, что она и Париж устраивают друг друга, поскольку одинаково красивы. Адель улыбнулась, ощущая некоторую беспомощность.

Она целиком была погружена в свою страстную любовь к Люку. Она отбросила всякую осторожность, все ограничения морального характера, все свои личные амбиции, какими бы скромными они ни были. Ее больше не волновало, что Люк женат. Ее даже не волновало, что он должен оставаться с женой до конца своей жизни, поскольку их брак заключен по католическому обряду.

Она знала, что не может быть и речи о каком-либо устройстве их отношений даже на самом скромном и благоразумном уровне. Пока она находилась рядом с Люком, пока любила его, она соглашалась на отношения, которые еще несколько месяцев назад и сама сочла бы абсурдными. Ситуация, в которой находилась Адель, была непостижима даже для ее сестры. Родителей это повергало в ужас, а ее подруги начинали сомневаться, не тронулась ли она рассудком.

– Вы просто не понимаете, – терпеливо повторяла всем им Адель. – Люк – это все, что мне надо. Он все, что я хочу и чего всегда хотела. Мне бесполезно требовать, чтобы он развелся с женой и женился на мне, поскольку он этого не сделает. У меня только две возможности: либо жить без него, либо признавать существующее положение вещей. А жить без него я не хочу.

В какой-то степени Адель была жертвой французской культуры и французских воззрений на любовь. И она утешалась тем, что брала из того и другого все самое лучшее. Она знала, что Люк пользуется особенностями ее положения и тем, что она не может перебраться в Париж, поскольку значительная часть ее жизни по-прежнему была связана с Лондоном. Адель знала – и Венеция это подчеркивала, – что она вряд ли строит свою жизнь так, как должна бы строить современная молодая женщина, что она отринула свою гордость, самоуважение и даже независимость. Все эти понятия значили для нее очень мало. Единственным средоточием ее заботы был Люк. Ей хотелось находиться рядом с ним, наслаждаться им и изучать его. Ее мало заботило, что он эгоистичен, погружен в себя, двуличен. Ее даже не раздражало его самодовольство, хотя она не выносила самодовольных людей. Люк был таким, какой есть, и она его любила, полностью отметая его пороки и принимая в расчет только его добродетели. С самого первого раза, едва увидев его, Адель знала: этот человек каким-то странным образом изменил ее. Перемена была очень значительной; она стала другой личностью. Однако Люк оставался средоточием всего, что она делала и о чем думала. Ей казалось, что это и есть одно из определений любви.

Адель отринула прошлое и старалась не задумываться о будущем. Она больше не являлась Аделью Литтон, знаменитой красавицей, обожаемой дочерью, светской звездой и блестящим стилистом, за которой охотились редакторы журналов мод и лучшие фотографы. Она была просто Аделью Литтон, женщиной, любящей Люка Либермана. А все остальное ее не интересовало.

Разумеется, Адель не бросала работу. В ее положении без работы ей было бы куда тяжелее. Она работала с Седриком и другими лондонскими фотографами, а поскольку теперь приезды в Париж стали регулярными, она начала работать с редакторами отделов мод и красоты французского издания «Вог» и журнала «Фемина». В смысле работы для Адели наступила счастливая пора. Бесконечные рисованные иллюстрации в журналах мод, столь любимые редакторами на протяжении последних двадцати лет, начали вытесняться фотографиями. Как-то незаметно Адель успела познакомиться и поработать со знаменитыми свободными фотохудожниками: Хорстом, Дарстом, Гойнингеном-Гюне и революционером в фотографии англичанином Норманом Паркинсоном.

Сама мода стала доступнее. Великая Шанель вывела моду в реальную жизнь, и теперь даже «Вог» стал обслуживать рынок массовой моды. На его страницах заговорили о вещах, немыслимых прежде, – таких, как мода для работающих девушек и мода для женщин со скромным достатком. В том, чем занималась Адель, наступала волнующая, захватывающая пора.

Постоянного жилья в Париже у Адели не было. Она останавливалась в отелях, тратя на это и на поездки кучу денег. В Лондоне она по-прежнему жила с родителями на Чейни-уок.

Родители не одобряли ее отношений с Люком, но после того, как Адель все честно им рассказала, старались поддерживать ее – в первую очередь финансово. Ее отца услышанное не столько разозлило, сколько опечалило. Однако его печаль распространялась только на дочь.

– Дорогая, я не сомневаюсь, что Люк – очень обаятельный мужчина, но какое будущее он способен тебе предложить?

Мать в своих разговорах с нею была более практична:

– Адель, Люк Либерман просто пользуется тобой. У него нет никаких поползновений хоть что-то сделать для тебя. Прости меня, но ты сейчас выставляешь себя полной дурой.

– Меня это не волнует.

– А стоило бы. В Лондоне, да и во всей Англии есть немало достойных молодых людей. И пока ты значительную часть своего времени проводишь в Париже с мужчиной, который не только женат, но и не может развестись, ты едва ли найдешь себе подходящую партию. Я уже не говорю об удачном замужестве.

На это Адель отвечала, что повидала достаточно этих «достойных молодых людей», но ни один не вызвал у нее желание выйти за него замуж. Она любила только Люка и хотела быть только с ним, и если она не может выйти за него замуж, это, конечно, печально, но не является такой уж значительной помехой для ее счастья.

– Адель, ты повергаешь меня в отчаяние, – с тяжелым вздохом призналась ей Селия. – У меня в голове не укладывается, как ты можешь настолько себя не уважать. Надеюсь, когда это, с позволения сказать, предприятие придет к своему несчастливому концу, а такое рано или поздно обязательно случится, ты вспомнишь мои слова.

Адель приветливо улыбнулась матери и пообещала, что постарается. В эти дни она была на удивление спокойна. Спокойна и уверена в себе.

– Я сама не знаю, почему это так, – говорила она Венеции. – Думаю, это потому, что я встретила человека, который ценит меня такой, какая я есть. Его не волнует, кто я и как выгляжу.

– Я понимаю тебя, – деликатно соглашалась с ней Венеция. – Но скажи, есть хотя бы малюсенький шанс, что он попросит тебя… жить с ним? Если он так сильно тебя любит, но не может на тебе жениться, можно же придумать какой-нибудь компромиссный вариант.

– Ты не понимаешь. Никакого компромиссного варианта быть не может. Французы смотрят на это совсем не так, как мы. Если уж на то пошло, скажу тебе: я не вполне уверена, что он меня любит. То есть не так сильно, как я его.

– Я думала, что ты скажешь: «Он любит меня так же сильно, как я его».

– Он мне это говорит. Однако слова и чувства не одно и то же.

– Что ж, – вздохнула Венеция. – Он не только француз, но еще и мужчина. А мужчины воспринимают жизнь совсем, совсем не так. Но…

– Знаю. Знаю, о чем ты сейчас думаешь. Конечно, это было бы здорово. Но этого не произойдет. Я должна принимать то, что мне дается. Таково, Венеция, положение вещей. Я готова умереть за Люка, но я уверена, что он не готов умереть за меня.

Через несколько лет этим словам суждено было вернуться к ней и стать ее кошмаром.

– Значит, Барти получила повышение, а ты – нет. Ну и абсурд! До чего же Литтоны пекутся о своем найденыше. Если мы не будем настороже, не заметишь, как она возглавит издательство.