Милый Каин - Игнасио Гарсиа-Валиньо

«Ну кто бы мог подумать, что этому человеку удастся настроить Кораль против меня?»

Николас спал в углу сарая, завернувшись в одеяло, оставленное ему отцом. Он проснулся от звука открывающейся двери и не без труда разглядел в темном проеме силуэт матери. Та наклонилась над ним, и в ночном мраке Николас вдруг увидел, как сверкнули ее глаза, полные слез.

— Пойдем, сынок. По-моему, уже хватит.

В ту ночь мать никак не могла уснуть. Она лежала, перебирая в памяти те события, что произошли накануне. Перед нею беспорядочно кружились то осколки раскаленного стекла, то ощущение паники, охватившей ее. Никуда не делись и воспоминания о Карлосе, с несвойственной ему твердостью потащившем за собой Нико, да и слова Хулио о том, что именно он считал причиной такого странного поведения ее сына. Все это накручивалось одно на другое. Груда не слишком приятных эмоций и воспоминаний росла все сильнее, как снежный ком.

Кораль поняла, что не уснет. Зато на Карлоса пережитые волнения подействовали вполне благотворно. Он крепко спал или же удачно притворялся, что, впрочем, было маловероятно.

Кораль зажгла ночник со своей стороны кровати и попыталась почитать учебник по технике живописи фовистов.[16] Она хотела хотя бы таким образом отогнать от себя невеселые мысли о том, что творилось в семье.

К сожалению, увлечься книгой ей не удалось. Ее взгляд то и дело соскальзывал с раскрытых страниц на окружающие предметы, скользил по темной комнате. В этом полумраке, едва освещаемом тусклым ночником, женщине начинали мерещиться всякие чудовища и демоны, символизировавшие собою те несчастья и скрытые конфликты, которыми, как выяснилось сегодня, был насквозь пропитан этот дом.

Кораль поняла, что не в силах больше лежать, ничего не делая. Ей хотелось сейчас же выйти на улицу и бежать отсюда куда глаза глядят, до тех пор, пока будут слушаться ноги, потом упасть где-нибудь посреди незнакомой улицы и уже никогда сюда не возвращаться. Рядом по-прежнему раздавалось мерное дыхание Карлоса, из открытого окна доносилось стрекотание цикад.

«Господи, буду ли я когда-нибудь счастлива с этим человеком? — спрашивала себя Кораль. — Прощу ли ему когда-нибудь недостаток силы воли, отсутствие ярких черт в характере, полнейшую личностную заурядность и серость? Неужели я должна оставаться с ним, пусть хотя бы и ради Дианы? Малышка действительно обожает отца».

Кораль продолжала спрашивать себя, не сама ли виновата в том, что сначала связала свою жизнь с этим человеком, а потом стала внутренне упрекать его за то, что он по большому счету не заслужил ее любви. По всему выходило, что она по доброй воле выбрала себе эту судьбу — жизнь без трудностей, опасностей и неожиданностей, в комфорте и достатке, при этом серую и унылую, с таким же невзрачным человеком рядом.

Раз за разом к ней бумерангом возвращались воспоминания о том, как она открывала сарай, с каким обиженным и раскаявшимся выражением на лице смотрел на нее Нико. При этом обидные слова, которыми они так щедро обменивались с Карлосом в течение всего вечера, тоже никак не уходили из ее памяти.

Больше всего Кораль рассердило, что Карлос вдруг решил именно сейчас проявить твердость характера, весьма неожиданную для него. Кроме того, ее беспокоило, не скажется ли напряжение, повисшее в доме, все эти ссоры и поведение Николаса на психологическом состоянии девочки.

«Насколько она понимает, что происходит в семье? На первый взгляд — ровным счетом ничего».

Диана вела себя точно так же, как обычно. Но Кораль была уверена в том, что рано или поздно все, чему она невольно оказывается свидетельницей, негативно повлияет на ее детскую, еще слабую психику.

«Нельзя, чтобы она все это видела. Нужно защитить ее от отрицательных эмоций и неприятных впечатлений. Если дела и дальше пойдут так же плохо, то, может быть, стоит отвезти малышку на несколько дней к бабушке. Пусть побудет там до тех пор, пока у нас все хоть немного не успокоится».

Она встала с кровати, вышла из спальни и направилась в комнату Дианы. Мать вошла к дочке тихо-тихо, буквально на цыпочках. Кораль наклонилась над детской кроваткой и несколько минут смотрела на мирно спящую девочку. При этом женщина ощущала, как ей самой становится легче дышать и жить в этом мире.

«Как же она прекрасна, — подумала Кораль, глядя на дочь. — Нужно сделать все, чтобы ей подольше не приходилось соприкасаться с темными сторонами этой жизни».

Она долго стояла у кроватки и прислушивалась к ровному, тихому дыханию маленькой девочки.

Из спальни Дианы Кораль вышла куда более спокойной и даже уверенной в себе. При этом она отчетливо понимала, что идти спать у нее нет ни малейшего желания. Ей срочно нужно было выплеснуть энергию, накопившуюся у нее в душе, причем так, чтобы эта мрачная сила не обрушилась на кого-нибудь из членов семьи.

Внезапно Кораль поняла, что именно ей нужно делать. Она поднялась на чердак и открыла дверь в маленькую комнатку, которую когда-то, едва переехав в этот дом, назвала художественной мастерской и куда с тех пор практически не заходила. Впрочем, на тот случай, если ей вдруг придет в голову «помахать» кисточками, Кораль предусмотрительно сохранила здесь наборы красок и несколько приготовленных холстов на подрамниках, прикрытых большим куском клеенки.

«Вот что мне сейчас нужно, — подумала она и вдруг встревожилась. — А не утрачены ли безвозвратно за эти долгие годы навыки работы с кистями и красками?»

На рабочем халате, висевшем в углу мастерской, не было ни единого пятнышка краски. Кораль осторожно надела его, завязала пояс на талии и выбрала из стопки подрамников самый большой — полтора метра в длину. Она водрузила его на мольберт и стала готовить краски. Что ж, все шло хорошо, по крайней мере пока. Подготовительные работы женщина выполняла чисто автоматически, даже не задумываясь о том, помнит ли она их или же повторяет подсознательно. Несколько девственно-чистых палитр ждали своего часа. Часть тюбиков с краской успели подсохнуть, но Кораль все же удалось привести их в рабочее состояние, воспользовавшись растворителем, найденным на стеллаже.

В ее голове уже родился смутный образ будущей картины, который теперь оставалось перенести на холст. Это был некий вулкан форм и цветов. Готовить его карандашной прорисовкой Кораль не посчитала необходимым. Ей просто было нужно выплеснуть этот фонтан огня и лавы на девственно-чистый холст. Начала она с подготовки черного фона. Его-то и должен был прорвать огонь, томящийся под землей, накопившийся где-то там, в глубине, в самой сердцевине ада.

С первыми же прикосновениями кисти к холсту Кораль стало легче. Более того, вскоре она впала в то восторженное состояние, которого не помнила уже много лет. В ее памяти всплыли светлые, полные приятных эмоций картины детства. Она покручивала кисть в приготовленной краске и вспоминала, как помогала маме делать шоколад, добавляла в большую кастрюлю то какао, то молоко и долго-долго тщательно перемешивала получившуюся густую, терпко пахнущую массу большой ложкой. Вспомнились ей и учебные эскизы гуашью, и ощущение свежей глины под руками на уроках пластики… Кораль забыла обо всем на свете. Для нее в этом мире оставались лишь холст, краски и светлые, не запятнанные последующими наслоениями воспоминания из детства.

В дело шли все новые и новые тюбики с красками. Кораль намешивала какие-то немыслимые цвета и оттенки. Лава, огонь, пылающие угли — все это требовало неких новых, непередаваемых цветов, которым не было и нет названия в каталогах и справочниках. Довольной полученным результатом она становилась лишь тогда, когда цвет, возникший на холсте, резал ей глаза, как будто действительно подсвеченный подземным огнем изнутри. Для того чтобы оттенить пылающий огонь плотной фактурой земли, она сожгла в пепельнице найденный клочок мятой бумаги и пальцами размазала получившуюся копоть по нужным участкам холста. Эти шершавые, объемные мазки придавали ее картине зрительную массивность и мощь. Было видно, что фонтану огня стоило гигантских трудов пробить эту тяжелую земную твердь.

Так она провела несколько часов подряд, работая без остановки, пачкаясь краской снаружи и очищаясь при этом изнутри. В какой-то момент ей показалось, что в самом центре картины стала угадываться какая-то смутно знакомая форма, контуры не то руки, похожей на дерево, не то ветки, напоминающей сжатый кулак. Эта рука, зачерпнувшая какой-то неведомой подземной грязи, была готова энергично распрямиться, разжать пальцы и вышвырнуть оттуда, из преисподней, на зрителя пригоршню самой черной, жгучей, самой ядовитой тины и грязи на свете.

Кораль сама испугалась такой узнаваемости и прямолинейности собственных образов, взялась за новые тюбики краски и добавила туда, в самый центр холста, яркое, словно светящееся изнутри пятно. Она сделала все, чтобы зрителю стала понятна идея. Это свечение — не частица пламени, бушующего в преисподней, а блик света, проникающий в жерло вулкана сверху, из другого, теплого, спокойного, озаренного солнцем мира. После этого Кораль уже сознательно смягчила краски по периметру картины так, чтобы взгляд наблюдателя, измученный блужданиями по бесконечным огненным лабиринтам в центре, мог немного отдохнуть и успокоиться, переместившись к любому из краев холста.